Но тут подошла Марсьена и взяла Бэль за руку:

— Флиртуете? — спросила она с обескураживающей бесцеремонностью и очень некстати. Затем внезапно встревожилась: — Но вы не собираетесь уходить?

Она уже увлекала Бэль за собой:

— Тут требуют хорошенькую барменшу… Вы не возражаете, Бертран?

Ноэль почувствовал, что быстро бледнеет, что тот опасный гнев, с коим он ничего не мог поделать, вновь заполняет его всего. Он отвернулся и нарочито не замечая направлявшуюся к нему Рэнэ, молча вышел из комнаты.

— Мое пальто, — глухо сказал он бросившейся к нему горничной.

Выхватил его из ее рук, поспешно напялил, надел шляпу и направился к двери.

— Месье, вы шарф забыли…

Он запихал его в карман, сам открыл входную дверь. Через две минуты он уже был на улице, в холодной ночи, и быстрыми шагами удалялся к неизвестной цели.

Глава 16

Ноэль и ста метров не прошел, как ему показалось, что он перенесся дней на десять-пятнадцать назад. В общем, подумал Ноэль, все то же самое, ничего не изменилось ни вокруг него, ни в нем самом, лишь его глаза открылись шире и он утратил одну из самых последних своих иллюзий. Ведь, как бы это ни казалось неожиданным со стороны человека, которого страстная любовь толкнула на убийство, Ноэль, выходя с окровавленными руками от Вейля десять дней тому назад, еще сохранял иллюзии. Он думал, что содеянным преступлением освободится, забудет прошлое, словно сотрет его тряпкой, сможет начать все с начала, стать другим, отличным от того, каким был час назад, что его ждет новая судьба. Все возможности, даже самые невыносимые, пронеслись в его мозгу. Он представил, что его арестовывают, судят, выносят приговор. Дают десять, двадцать лет, приговаривают к пожизненному заключению, к смертной казни. Представил также, что его оправдали. Мысленно потерял и вновь завоевал любовь Бэль. Скрылся в далекие края на борту какого-то скверного грузового суденышка. Застрелился. Убил Бэль. Они оба покончили самоубийством. Приняли яд, задохнулись газом, слив губы в поцелуе. Ему оставалось лишь довериться событиям. Что бы ни произошло, он был готов к худшему… Но ничего не произошло! Жизнь продолжалась, как прежде. Ничто не сломалось, не прервалось, не распуталось. Он не стал лучше читать в собственной душе, стал еще хуже читать в душе Бэль. По-прежнему продолжал сомневаться в ее любви, в ее верности. Она оставалась для него такой же живой загадкой, как прежде. Полиция, конечно же, пронюхала о его существовании, допросила его, снова допросила. Вопросы комиссара Марии, конечно, погружали его то в надежды, то в отчаяние. Вне всякого сомнения, поездка в Пон-де-л’Иль склоняла его к тому, что Бэль не совершила измену, что убийство Вейля, если разобраться, — всего лишь плод трагического недоразумения. И все же все это не внесло в его жизнь переворота, которого он ждал, на который смутно надеялся. Все это не дало ему уверенности, которой он так чаял.

Произошло лишь одно, единственное, быть может, не предусмотренное им, событие: арест Клейна. Ноэль не мог помешать себе думать об этом, как о двойной несправедливости: прежде всего, по отношению к Клейну, а во-вторых, к себе самому. Это путало карты, нарушало правила игры, лишало его самого лучшего оружия против полиции, вынуждало его на поражение без борьбы, на преждевременную капитуляцию.

Ведь если Клейну не удастся доказать свою невиновность (а как же это ему удастся?), ему, Ноэлю, останется лишь прибегнуть к единственному выходу: пойти на признание, сознаться в преступлении. Еще три дня тому назад, когда комиссар уводил художника, ему хотелось побежать за ними, выкрикнуть им правду.