Борька выпил одним духом. Ничего не почувствовал. Попросил еще. Снова не понял.
— Ты закуси. Не то так развезет тебя! — предупредила бабка и приметила, как помутнели глаза, лицо стало пунцовым. — Приляжь! Отдохни! — запоздало спохватилась бабка.
Борька менялся на глазах.
— Детка, иди спать! Я тебе сказку расскажу! — уговаривала внука. Тот рвался на улицу. — Не пущу такого! — стала на пути, загородив собой двери.
— Прочь! Сгинь, старая жаба! Сам знаю, что мне надо! Не мешай! — Оттолкнул бабку и вышел во двор.
Было уже темно. Борька шел шатаясь, сам не зная куда. И все время натыкался на кусты и деревья.
— Где дорога? Где улица и дома? Почему ни хрена не видно? Опять все против меня? Ну я вас урою, суки! Пойду в город! Хватит киснуть в этой дыре! Ни телика, ни видика нет! Только вкалывай как конь! А что я с того иметь буду! На халяву больше не сфалуюсь. Баксами мечите! Слышите, вы? Отморозки! Линяю в город! Достали меня все! Хватит! Завязываю с деревней! — бил кулаками по деревьям. Наконец, окончательно запутавшись в кустах, упал и уснул в смородине.
Проснувшись на рассвете, долго не мог вспомнить, как оказался в огороде.
Жутко, до тошноты болела голова. От этой боли слезы сами бежали из глаз. Борька вошел в дом, увидел хмурую бабку, отвернувшуюся от него, и свой рюкзак, уже собранный, готовый в путь.
— Бабуль, я обидел тебя? Прости! Больше никогда в рот не возьму никакой пакости! Веришь? Все болит, разламывается, трещит. Как мне погано! Никогда ее не пил, а теперь все. Если доживу — в жизни глотка не сделаю, — жаловался мальчишка.
— Тебе плохо? А мне? Жабой старой назвал. А как оттолкнул! Я чуть лоб не расшибла! Не надо мне такое! Вертайся в город. Не срами. Никто никого силой не держит. Я тебя не звала сюда! Не нравится — катись к себе! Вот деньги на дорогу! А Герка приедет, я ему выскажу, какого поганца приволок!
— Бабуль, ну прости ты меня, пожалуйста! — чуть не плакал Борька, сжимая руками голову.
— На-ка вот рассолу попей капустного. Скоро полегчает, — сжалилась бабка.
А мальчишка, выпив рассолу, облился холодной водой у колодца, сел на ступеньку крыльца, дрожащий и жалкий. Его рвало.
— Борька, иди в дом. Приляжь. Авось легче станет, — знала бабка, мальчишка по-щенячьи свернулся клубком на крыльце. — Иди капустного рассола попей! — Но ничего не помогало.
— Что это с твоим мальцом, Степановна? — спросила старуха соседка.
— Вчера самогонки впервой спробовал, теперь места себе не сыщет.
— Гони на речку. Через час все пройдет. Пусть поплавает, разомнется. Вся гадость с потом выскочит.
И оказалась права. Борька пришел с реки нормальным человеком. Его не ломало, не тошнило, не скручивало.
— Прости, бабуль! Сам чуть не сдох за свою дурь. И чего и ней мужики нашли? Ее только по приговору перед смертью пить! — рассмешил Степановну.
Та, услышав от мальчишки такое, простила его совсем.
— Ты не выдай меня домашним! Не то вовсе наедут со всех сторон, — просил бабку, и та обещала промолчать.
Борька успокоился. Но едва забылась самогонка, влетел в другую неприятность. Решил похвалиться перед бабкой, как он научился ездить верхом на лошади, и, попросив пацанов придержать самую быструю кобылку, забрался на нее и, сунув пятками в бока, погнал к дому Степановны.
Кобыла оказалась необъезженной и норовистой. Она не любила чужих и пускала на спину тех, кто сначала угощал ее краюхой хлеба, посыпанной солью. Этот ничего не дал, еще и пятками в бока насовал. Ну и хам! Кобылка пронеслась по улице с ветерком. |