Изменить размер шрифта - +
Этот ничего не дал, еще и пятками в бока насовал. Ну и хам! Кобылка пронеслась по улице с ветерком. Но мальчишка удержался, вцепился как слепень. Ну держись! Лошадь встала на дыбы. Пацан не упал. Вокруг уже собрались люди. Смотрят испуганно. Хотят придержать кобылку, но не тут-то было. Опустив передние, она резко вскинула вверх задние ноги, мальчишка свалился, кобыла успела отбросить его от себя копытом и, довольная, умчалась на луг к табуну.

Борька лежал на обочине и не мог встать. От боли или от страха все тело отказалось слушаться. Он плакал от ужаса перед своей беспомощностью. Кто-то из деревенских позвал бабку. Та, увидев Борьку валяющимся на обочине, заголосила. Ей стало жаль пацана. Кто-то подсказал бабке принести одеяло, на него уложили мальчишку и внесли в дом.

— В город его надо, врачам показать. А вдруг переломы? — судачили люди.

— Волчиху надо позвать. Она проверит и точно скажет, — вспомнил кто-то.

И вскоре в дом вошла рослая круглолицая женщина.

— Ну, что стряслось здесь? Кто такой паршивый наездник, что на коне не удержался? Это ты, что ли? — подошла к Борьке и, присев рядом, потихоньку поглаживала руки, ноги, спину. Внимательно следила за выражением лица мальчишки. Вот она уже уверенно подняла его руки, потом ноги, попросила привстать. Мальчишка вскрикнул. Боль в животе удержала. Женщина посмотрела, ощупала — большой синяк получил пацан при падении или кобыла задеть успела?

Борьку положили в бабкиной спальне под иконы. Волчиха велела всем выйти во двор и, достав из сумки свечу, зажгла, стала молиться, обходя мальчишку со свечой. Тот долго смотрел, слушал, а потом уснул. Утром, едва открыл глаза, себе не поверил: ни синяка, ни боли в животе, будто ничего и не было. Но где-то в глубине души навсегда остался страх перед лошадьми. С того дня Борька никогда не подходил к ним, не восторгался, не ездил в ночное. Его навсегда отворотило от коней, он даже не пытался запрячь и проехать хотя бы в телеге. Шел пешком, напрочь выкинув из памяти возможность воспользоваться кобылой как транспортом…

Борька вместе со Степановной обмазали сарай снаружи и изнутри, полностью подготовили его к зиме и теперь решили утеплить чердак. Дел было невпроворот. Нужно было привезти с луга два стога сена, запасти на зиму топливо, убрать и распределить в доме и в подвалах весь урожай, а до того подготовить кладовку, чулан, погреб.

— Что-то не едут мои ребятки. Обещался Гера через две недели навестить, да, верно, не получилось, дела держат. А уж как нужно их теперь! Хоть и неплохо мы с тобой справлялись, все ж силенок не хватает, — сетовала Степановна и псе смотрела на дорогу, ведущую от остановки.

Борька тоже соскучился по городу. Ему хотелось домой, к матери, к видаку, к телевизору, к ровному шуму улиц, трамвайным звонкам, громким крикам, ко всему, что зовется голосом города. Он видел его во снах всякую ночь и давно бы уехал отсюда, если б не боялся нарушить слово, данное Герасиму, не оставлять бабку одну, без помощи и защиты.

Правда, защититься Степановна сумела бы и сама. Крупная, жилистая, она одинаково легко управлялась у печки с ухватом, в сарае — вилами, рубила и пилила дрова, как заправский мужик. Глянув на нее, не всяк решился бы подойти к бабке. А и не обижали ее в деревне. Но мать есть мать, и скучала она по своим повзрослевшим мальчишкам, переживала о каждом и ждала…

Зато всякий раз, когда наступала ночь, Борька ложился под бок к бабке на широкую лавку и просил ее:

— Расскажи сказку, пожалуйста!

Она никогда не отказывала. Так было и в этот раз. Рассказывала она особо. Так, что Борька в комок сворачивался. А тут только сжался, как услышал знакомый голос:

— А мы уже тут!

— Приехал! — повис пацан на шее, смеясь и плача.

 

 

 

 

 

Герасим снова приехал один, сказал матери, что братья слишком заняты теперь и приехать сумеют лишь к Рождеству.

Быстрый переход