– Мне плевать, кто тебя послал. Не трогай меня.

– Хорошо, – Мэддисон встает между ней и мной, закидывает руку мне на плечо и ведет к автобусу. Он использует свое тело, чтобы закрыть меня от камер, но даже если они не слышали этого взаимодействия, то уж точно видели.

– Я больше не могу, – тихо говорю я, чтобы услышал только Мэддисон.

– Я знаю, чувак.

Два часа ночи, а я не могу уснуть. Ничего удивительного. Я почти не спал всю неделю, благодаря пустой кровати и Рози, скулящей посреди ночи из за отсутствия Стиви. Если честно, Рози не единственная, кто не спит и страдает от того, что скучает по ней.

Как будто часть моей души исчезла, и я не знаю, как выжить без нее. Все, что я делал, я делал, потому что решил поставить Стиви на первое место. Несправедливо подвергать ее испытаниям только потому, что она связана со мной. Она не должна терпеть критику и ненависть из за этого. Стиви слишком хорошая, слишком милая и слишком добрая, чтобы жить с такой ненавистью, которая постоянно настигает ее.

Я пытался поставить ее на первое место и полагал, что так будет легче все переварить. Поскольку я делал это для Стиви, я полагал, что смогу справиться с болью в сердце, которую причинил себе сам.

Но не было ни минуты передышки. С той секунды, как вышел из квартиры Стиви, когда меня вырвало на стену ее дома из за того, что я сделал то, чего не хотела делать ни одна часть моего тела, вплоть до этого самого момента боль усилилась в геометрической прогрессии.

Схватив стакан с журнального столика в номере отеля, я делаю глоток виски, который налил час назад. Я строго придерживаюсь правила не пить во время плей офф, но на этой неделе я сделал много такого, чего никогда не думал, что сделаю, так что выпивка после игры кажется довольно скромной по сравнению с другими моими решениями.

Два часа ночи, а я сижу на диване в Сиэтле, пью теплый виски и прокручиваю каждую ее фотографию, читаю каждое сообщение, которым мы когда либо обменивались, желая хоть как то заполнить пустоту. Я сделал скриншот каждой из фотографий Стиви в Инстаграм в ту ночь, когда папарацци поймали нас, прежде чем мы совместно решили отписаться друг от друга, чтобы ее имя не попало в прессу. На этой неделе я смотрел на эти снимки больше раз, чем могу сосчитать.

Раздается тихий стук в дверь, и, как грустный ублюдок, каким я и являюсь, во мне на мгновение вспыхивает надежда, когда я думаю, что это может быть она. Но даже если мы находимся в одном городе, Стиви никогда не придет ко мне, и я ни капли ее не виню.

Мэддисон стоит по другую сторону моей двери и выглядит таким же измученным, как и я, его каштановые волосы взъерошены, а глаза уставшие.

– Можно войти? – спрашивает Мэддисон, когда я открываю дверь. Он смотрит на виски, стоящее на столе между нами. – Что случилось с твоим правилом не пить?

– Я делал много такого, о чем никогда бы не подумал. Решил, что выпить – это ничто по сравнению с остальным.

– Тогда налей и мне, – Мэддисон кивает на бутылку.

Я беру другой хрустальный бокал и наливаю в него немного теплой янтарной жидкости. Выпив, он морщится.

– Отвратительно.

– Я знаю, – заняв место на диване, я наклоняюсь вперед, опираясь локтями на колени и низко свесив голову.

– Ты должен перестать наказывать себя.

Я поднимаю голову.

– Думаешь, что моя лень сходить за льдом – это форма наказания? – я издаю неуверенный смешок.

– Я не это имел в виду, и ты это знаешь.

– Если ты здесь, чтобы поговорить о Стиви, я не хочу этого слышать. Сейчас два часа ночи, так что тебе лучше уйти.

– Мне абсолютно похуй, о чем ты хочешь или не хочешь говорить. Я не могу заснуть, потому что мой лучший друг находится в худшей форме, чем я когда либо видел, так что да, мы поговорим.