А ведь бездушный предупреждал, что там, за дверью, вместе с Ириной, которая, как я надеюсь, моей немедленной смерти все же не жаждет, заперлись трое инквизиторов. Но я позабыл об этом. И призывавшему не спешить инстинкту тоже не внял.

Потерявшие осторожность чистильщики долго не живут… Но мне опять повезло.

Инквизиторы тоже потеряли осторожность. И вдобавок у них не было оружия.

И потому, когда пинком распахнутая стальная дверь с грохотом пушечного залпа ударилась о каменную стену, а я толкнул скрывавшуюся за ней вторую, на этот раз обычную деревянную и даже не запертую дверь, один из охранников просто бросился на меня, бестолково размахивая руками. Не знаю, чего он хотел: отмутызгать меня голыми кулаками, пожать руку или просто сбежать, но я среагировал соответственно.

Кинжал все еще был у меня в руке. И я выбросил его вперед, по самую рукоять загоняя холодную сталь в живот успевшему только испуганно раскрыть рот инквизитору.

Полыхнула с трудом сдерживаемой радостью клочковатым облаком ползущая вокруг тьма. Мгновенно окрепла аура кинжала, резко раздвинув давящие стены света. И на какое‑то мгновение, как во время битвы с оборотнями, я вновь увидел мир в черно‑белом цвете.

Серое, мягко колышущееся марево вдоль бесцветных стен. Тусклая лампочка у потолка, светящая не более чем в треть накала. Диван, стол, стулья, книжный шкаф — все такое неважное и незначительное, что даже зацепиться взглядом не за что. Ярко‑белые с редкими темными прожилками ауры инквизиторов. Черно‑белая радуга души Хмыря. Угольно‑черный вытянутый сгусток чистого зла в моей ладони…

И ослепительный столб белого огня. Настолько яркий, что на него даже смотреть было невозможно.

Ирина!

Я тряхнул головой, возвращая миру цвета.

В этой комнате все смотрели на меня: стоящие у стола инквизиторы, одним из которых был отец Василий, Хмырь — его взгляда не видел, но чувствовал, как он царапает мне спину, Ирина.

Ирина… Я попытался поймать ее взгляд, но, столкнувшись с колючей стеной синего льда, мгновенно отвел глаза, вновь обратив внимание на инквизиторов. Лучше я буду смотреть на них. Горящая в их глазах ненависть, по крайней мере, по‑человечески понятна, и она не имеет ничего общего с той бесконечно‑холодной ледяной пустошью.

Так мы стояли и молчали в полной тишине, нарушаемой только далекими отзвуками все еще продолжавшейся наверху вялой перестрелки да хриплым дыханием сползающего по стене раненого инквизитора. Подол его белоснежной рясы быстро пропитывался кровью. Кровь лениво капала и с острия опущенного к земле кинжала. Кровь была в моих глазах, и кровь была в душе.

Я видел, чувствовал, обонял ее…

Мы все стояли и молчали, теряя драгоценные секунды, до тех пор, пока мимо моего плеча не протиснулся Хмырь. И улыбнулся никогда еще не виданной мною на его губах гадливой улыбочкой:

— Какая встреча, коллега. Какая встреча! Я вздрогнул. Но, к счастью, слова эти адресовались не мне.

— Вы даже не представляете, насколько я рад вас видеть в добром здравии, коллега.

— Вряд ли это взаимно, — буркнул отец Василий.

— Да‑да… Конечно. Ведь вы, коллега, помнится, настаивали на смертной казни. Не так ли?

— И разве я был не прав… бывший коллега?

Взгляды верховных инквизиторов, рассыпая искры, скрестились, как два меча. Но голоса оставались все такими же спокойными.

— Возможно… Но буду ли прав я, настояв сейчас на ВАШЕЙ смерти, коллега? — Пистолет в руке Хмыря медленно поднялся, уставившись черным зрачком дула прямо в лоб отцу Василию. Я мельком взглянул в лицо Хмырю, но тут же поспешил отвести взгляд. Судя по глазам, он действительно был готов убить. И сделал бы это не задумываясь.

Но отец Василий только презрительно фыркнул:

— Ну давай… коллега.