Это ничтожество признается в чем угодно под его давлением. Корде выглядел жалким женственным плаксой. Одежда на нем была хоть и мятая, однако по-щегольски модная и, предположил Сандмен, дорогая: черные штаны, белые чулки, белая рубашка с оборками и шелковый синий камзол.

— Я невиновен, — повторил Корде. Он втянул голову в узкие плечи, голос дрогнул, а по щекам побежали слезы.

— Почему вы взяли фамилию Корде, — спросил Сандмен, — если мать у вас Кратвелл?

— Я портретист, — обиделся юноша, — а клиентам подавай художников с французскими фамилиями. «Кратвелл» звучит заурядно. Вы бы стали заказывать портрет Чарли Кратвеллу, если к вашим услугам мсье Шарль Корде?

— Вы художник? — не сумел скрыть удивления Сандмен.

— Да! — Корде с вызовом посмотрел на Сандмена красными от слез глазами. — Я был учеником сэра Джорджа Филлипса.

— Он весьма преуспевающий мастер, хотя у него обычная английская фамилия, — с упреком заметил Сандмен.

— Я думал, перемена фамилии поможет, — угрюмо сказал Корде. — Но какое это имеет значение?

— Значение имеет — виновны вы или нет, — жестко сказал Сандмен. — Вы хотя бы сможете предстать перед вышним судом с чистой совестью, если признаетесь в содеянном.

Корде воззрился на Сандмена, словно тот сумасшедший:

— Я виноват, что многое о себе возомнил, но разве похоже, чтоб у меня хватило сил изнасиловать и убить женщину?

Нет, не похоже, вынужден был признать про себя Сандмен. Корде был невыразительной личностью, юношей слабым и худосочным. Он опять заплакал.

— Перестаньте скулить, ради бога! — прикрикнул на него Сандмен, но тут же попенял себе за вспыльчивость и пробормотал: — Простите.

Последнее слово остановило слезы, Корде поднял на капитана глаза, удивленно наморщил лоб и тихо произнес:

— Я не убивал.

— Что там произошло? — спросил Сандмен.

— Я ее писал. Графу Эйвбери захотелось иметь портрет жены, он заказал работу сэру Джорджу.

— Заказал сэру Джорджу, однако писали-то вы, — недоверчиво заметил Сандмен.

— Сэр Джордж пьет, — с осуждением сказал Корде, — начинает за завтраком и пьянствует до поздней ночи, у него от этого руки трясутся. Так и выходит: он пьет, а я пишу.

Сандмен задался вопросом, уж не впал ли он в легковерие, ибо все сказанное Корде звучало до глупости убедительно.

— Вы работали в мастерской сэра Джорджа? — спросил он.

— Нет, муж заказал портрет в спальне, поэтому я там и писал. Портрет в интимной обстановке, такие нынче в большой моде — все женщины хотят походить на Паулину Бонапарт работы Кановы.

— Что-то я вас не пойму, — нахмурился Сандмен.

— Канова сделал знаменитую скульптуру сестры императора, вот каждая европейская красавица и желает, чтобы ее изобразили в такой же позе. Женская фигура возлежит на кушетке со спинкой, в левой руке держит яблоко, правой подпирает голову. Фигура — полуобнаженная.

— Значит, графиня позировала вам раздетой?

— Нет. — Корде помялся, потом пожал плечами: — Она не должна была знать, что ее напишут обнаженной, поэтому на ней были ночная рубашка и пеньюар. Потом мы бы написали груди с натурщицы. Я только делал предварительные наброски — контуры и цвета. Рисовал углем на холсте и добавлял немного красок — цвет постельного покрывала, цвет обоев, кожи и волос ее светлости. Преизрядная была сука.

Последние слова разбудили в Сандмене надежду: именно так, со злобой, и положено отзываться убийце о своей жертве.