Из внутреннего кармана пиджака Кармели извлек большой бумажник телячьей кожи с кармашками для кредитных карточек. В верхний была вставлена фотография. Он вытащил ее и протянул нам, не выпуская, однако, из пальцев.

Это был небольшого формата снимок прекрасной девичьей головки. Смеющееся лицо, в разрезе белого воротничка виден шнурок со звездой Давида. Уже знакомые светлые вьющиеся волосы, чистая кожа. То самое лицо... зрелое, хорошее, без всяких признаков слабоумия. На полицейских фотографиях, сделанных после смерти, она казалась совсем ребенком. Сейчас же, глядя на светящееся радостью лицо, угадать ее возраст было еще сложнее: что-то между двенадцатью и семнадцатью.

– Вот какой была Айрит, детектив. Вовсе не той, что на фото в ваших папках.

– Когда сделан снимок? – спросил Майло.

– В этом году. В школе.

– Могу я получить копию?

– Если найду второй экземпляр. – Кармели осторожно потянул на себя фотографию и бережно спрятал ее в бумажник.

– У нее были друзья, сэр?

– Естественно. В школе. За сверстниками она... не поспевала.

– А среди соседских детей?

– В общем-то, нет.

– Ровесники не доставляли ей неудобств, не дразнили?

– За что? За то, что она была не такой, как они?

– Это случается, вы знаете.

– Нет, Айрит всем нравилась. Она умела ладить с людьми. Да мы и не дали бы ее в обиду. – Кармели часто заморгал и прикурил наконец сигарету.

– Как у нее обстояло со слухом? – спросил Майло.

– Правым ухом она не слышала совсем, в левом слух сохранился на тридцать процентов.

– Со слуховым аппаратом или без него?

– С аппаратом. Без него она едва воспринимала звук вообще. Но и аппаратом пользовалась редко.

– Почему?

– Она не любила его, жаловалась, что громкий звук вызывает у нее головную боль. Несколько раз мы пытались отрегулировать его, но Айрит так и не привыкла. Собственно говоря, я... – Он вдруг закрыл лицо руками.

Майло опять принялся скрести щеку.

Наконец Кармели собрался с силами и продолжил, толчками выдыхая дым:

– Она пыталась скрыть от нас правду: надевала аппарат, выходя из дома, и снимала, как только садилась в автобус. Или в классе. Или теряла – пришлось несколько раз покупать новый. Мы просили учителей следить за тем, чтобы она все-таки носила его. Тогда Айрит просто стала отключать звук. Возвращаясь домой, иногда вспоминала, что его нужно включить, но чаще забывала об этом. Мы все знали, мистер Стерджис. Невинная душа, она не умела притворяться. Но воли ей хватало с избытком. Мы пытались как-то урезонить ее, договориться. Но ничто не срабатывало. В конце концов пришлось сделать вывод, что Айрит предпочитает не слышать. Отгородившись от мира, она создавала свой и жила в нем. Может такое быть, доктор? – Он повернулся ко мне.

– Да, я сталкивался с подобным.

– Как и моя жена. Она преподаватель. В Лондоне, в такой же школе, она говорила, что многие дети уходят в свой собственный мир. Как бы то ни было, нам хотелось, чтобы Айрит знала о том, что происходит вокруг нее, поэтому дома всегда напоминали ей о необходимости пользоваться аппаратом.

– Значит, – вставил Майло, – если даже в тот день аппарат и был с ней, нельзя с уверенностью утверждать, что он оставался включенным?

– Я почти убежден, что он был выключен.

– Тридцать процентов в левом ухе, – задумчиво проговорил Майло. – То есть и с аппаратом она многого не слышала.