— Н-н-навара не будет. Сторож-то оно, тых-тых-тых, вернее, — слукавил дядя Ваня. — А по секрету, я ваш дебаркадер сторожу уже с мая месяца!

Так вон это чьи огромные сапоги наследили в каюте, вон чьи прожженная телогрейка и чайник с корой вместо крышки! Я чуть не признался, что телогрейку мы извели, но в этот момент оставленная наружи собака ворвалась через парадные двери и обрадованно сунулась к ногам хозяина.

— М-м-мой Буран! Сивка-Бурка! Не обижайте, тых-тых-тых, если вдруг один прибежит. Он добрый. Ну ладно, Бурка, пошли, нам еще снасти готовить да плот искать.

— Это какой, с чурбачком? — спросил Димка.

— Ык, да.

— Значит, это ваш? Он тут, у дебаркадера, — с сожалением сказал я. — Мы его за мысом нашли.

— Уг-уг-гоняют!

— Это на котором мы кругосветное плавание совершили? — уточнил Филипп Андреевич. — Послушай, дядя Ваня, ты, оказывается, уже столько для нас сделал, что слов нету! Уж не ты ли нам и этот милый заливчик выкопал?

— Ну если и не выкопал, то обжил! Ишь, какая красота! — И, оборотясь к Ухарю, прочихпыхал ему прямо в лицо: —А разведчики из вас никудышные — в трех шагах не заметили моего главного рюкзака, а пушка-то, тых-тых-тых, как раз там и есть!

— Исправимся, — заверил Олег.

— То-то! Ну, братва, приходите к вечеру на мысок, уха будет! Бурка, айда, сынок, а то заждались нас окушки!

А минут через десять, когда по нашей цепочке опять засновали ведра от залива к баку, я увидел по-над дебаркадером, как дядя Ваня и Буран плыли к мысу.

— Вон они! — крикнул я.

— Ага! — отозвался сверху Олег. — Смешной, тых-тых, мужик!

— Смешной! — согласился я, провожая плот взглядом и думая о том, что вечерком хорошо бы, действительно, сбегать на мыс — уха-то ухой, а надо бы порасспрашивать дядю Ваню, местного человека, не встречал ли он тут каких-нибудь крупных зверей.

— Принимай! — еще за десять шагов закричал Димка, спеша ко мне с очередным ведром.

10

Ринчин не давал нам пощады.

Он был точек до чертиков: через три часа — полчаса. Мы даже нарочно засекали время: вот минута осталась до строевой — Ринчина нет и, похоже, не будет — тишина, вот полминуты — Ринчина нет и, похоже, не будет — тишина, все — и Ринчин будто из воздуха выявлялся с лицом бесчувственным, как машинный капот. Наши просьбы, жалобы и хныканья он не воспринимал вообще.

Круг — верхняя палуба — шлагбаум — плац — склад — верхняя палуба — занимал двадцать минут, остальные десять шли на отработку поворотов. Мы изматывались, но и постигали кое-что, только с Митькой был какой-то анекдот: маршируя, он поднимал враз одноименные руку и ногу. Так нарочно-то не пройдешь, а ему — хоть бы хны. Сам он не мог правильно включиться — Ринчин руками, насильно, задавал ему начальный замах, словно запуская расхлябанную машину, но она работала нормально до первой остановки, а там сбивалась опять. Митька этого не понимал и не чувствовал — какой-то врожденный ущерб был в координации его движений.

— Ну, опять задоил козу! — воскликнул Ринчин и остановил нас у склада. — Не могу я больше смотреть на этого дояра! Ухарь покомандуй, а я спортинвентарем займусь! — И, впервые спасовав, физрук отправился к Егору Семеновичу.

Ухарь вывел нас на верхнюю палубу, разбил на пары, а сам уселся на пенек в тени палатки.

— Чур, я командую! — опередил меня Димка и сразу выпучил глаза. — Смир-рно!.. Ты что выполняешь: «смирно» или «приготовиться к обеду»? Убрать живот! Я тебе покажу, обжора нечесаная! — орал Димка, с восторгом разыгрывая роль какого-то царско-хамского унтера, а меня превращая, стало быть, в затурканного солдатика.