Это была процедура затяжная и неинтересная. Некоторое время я следил за ней, а лотом появился исчезнувший было фотограф, и я переключился на него. Он стремительно, легко, с красивой поспешностью, как танцор, летал по плацу и щелкал, не стесняясь тыкать своим аппаратом почти в нос людям. Двух пацанов, стоявших рядом, очень высокого и очень маленького, он снял несколько раз: сверху, подняв аппарат над головой и не целясь, с колена и снизу, замысловато изогнувшись прижатым к земле деревом. Он даже попросил их подыграть ему и подсказал — как, но они, и без того смущенные, сконфузились окончательно, и фотограф, кажется, извинившись, пошел прочь, но шага через три резко повернулся к ним и — щелк! И разулыбавшись, неслышно поаплодировал кончиками пальцев.

Маленький толстячок привлек и мое внимание, и я шепнул:

— Димк, вон младше нас!

— Где?

— А вон! Видишь, сосна, а против нее — дылдас-тый с открытым ртом, а рядом...

— Ага. Думаешь, младше?

— Конечно. И ростом даже меньше тебя.

— Да?

— Смотри, он только до пояса дылде, а ты Ухарю почти до подмышек. А была бы у тебя шея, ты вообще был бы... — Димка задрал подбородок и почесал то, что у него было намеком на шею. — Массаж делай — может, вырастет.

— Меня повесить надо. Говорят, у повешенных шея вытягивается, — вздохнул Димка и кивнул на малыша. — Подожди, его еще могут не принять.

— Все, кто приехал, юнги уже. Их еще там, при посадке, проверили, — заверил я грустно.

— Вот чмырь! — позавидовал Димка.

— Лехтин! — раздалось вдруг.

— О, Димк, твой однофамилец!

— Ну-ка!

Филипп Андреевич, шевеля бровями, рассматривал строй, но никто не отзывался.

— Что, нету? — спросил Давлет. — Дима Лехтин!

— Я, — оторопело выговорил Димка.

— Нашелся! Слава богу! — обрадовался Филипп Андреевич, повернувшись к нам с некоторым удивлением, словно и не подозревал о соседстве нашего маленького строя. Я подтолкнул Димку, и он вышагнул. — Ты что, Дима, забыл свою фамилию?

— Нет, но я думал, кто-то другой.

— Кто же другой?.. А может, действительно другой? — усомнился вдруг Давлет и поднес путевку ближе к глазам. — Сейчас выясним. Год рождения — шестьдесят четвертый. Правильно?

— Правильно.

— Отец — Степан Фомич, сторож подстанции, мать — Ирина Федоровна, точковщица бетонного завода. Так?

— Так.

— Школа номер два, класс четвертый. Все совпадает?

— Все.

— А в чем дело? — строго спросил начальник.

— Так я...

— Встать в строй, Лехтин! Хотя стоп!

Димка поднял плечи до самой пилотки да так и застыл шалашиком. А меня вдруг пронзила острая уверенность, что следующая путевка — моя, потом-у что разделять нас с Димкой было бы преступлением! Как и откуда ей взяться — меня не интересовало, моя — и все! И если не моя, то я умру!

Не выпуская Димкиной путевки, Филипп Андреевич взял из стопки очередную и открыл ее.

— Полы...

— Я! — само собой вырвалось у меня, и я, вроде не двинув ногами, очутился рядом с Димкой.

— ...гин! — договорил Давлет и глянул на меня. — А ты не думаешь, что это другой Полыгин?

— Нет! Раз Лехтин этот, значит, и Полыгин этот!

— Четко! — одобрил Филипп Андреевич и обратился к остальным: — По возрасту Лехтин и Полыгин не подходят для службы в «Ермаке», но.