— Выйди пока! — Филипп Андреевич дернул головой. — Равняйсь!.. Смирно!.. Напра-аво!.. Нале-ево! Кру-угом! — При полной тишине и ревностном внимании, когда всем хотелось, кажется, чтобы мы сбились и этим уравнялись с ними, Давлет крутил и крутил нас на месте, и лишь когда ботинки наши наполовину зарылись в рыхлый грунт, он дал команду «вперед». С трудом удерживая равновесие на предательском гравии, который с хрумканьем выдавливался из-под ног, мы сперва описали прямоугольник на плацу, потом прострочили его по диагоналям, точно запечатав письмо, — и все это без задоринки, и лишь после этого Давлет пробил отбой. Мы взмокли. — Молодцы! По двойной порции мороженого! — хрипловато и с видом заговорщика шепнул он нам, отведя мегафон, и торжественно заключил, для всех: — Вот как надо ходить в форме!.. Вы думаете, что они гениальные? Ничуть! Два дня назад они были такими же, как вы. А сейчас — любо посмотреть! И это — за два дня! А я вам даю неделю. За неделю лошадь можно научить танцам! Все. На остальные вопросы, которых, я знаю, у вас масса, отвечу потом. А сейчас подводники занимают верхние кубрики, аборигены — средние, варяги — нижние. Прошу мичманов развести экипажи, а через десять минут — обед!

Поднялся шум и гвалт.

— А нам куда? — спросил Ухарь.

— Туда, где родились, — устало ответил Филипп Андреевич, сдвинул бумаги и сел на край стола, снимая фуражку и зарываясь лицом в платок.

— Тогда я — к подводникам, — заявил нам Ухарь.

— А я — к варягам, — вздохнул Рэкс.

— Я с тобой, — поймал его за руку Митька.

— А мы к этим, к рыбококам, — сказал Димка,

— К уркаганам, — поправил я.

— К аборигенам! — прыснул Филипп Андреевич.

— Ну, пока, рыбококи! — Ухарь потрепал меня по плечу.

— Слушай, Олег! — спохватился я, отводя его в сторону. — Давлет, значит, спрашивал про нас?

— Спрашивал.

— Когда?

— Вчера.

— Вчера?.. А чего же ты?..

— Сюрприз, Сема! — не дал договорить мне Ухарь. — Ты же знаешь, я люблю сюрпризы! Ну, не уживетесь там — приползайте ко мне, устрою по блату!

— Ладно!

И с особой отчетливостью я вдруг понял, что Олег недосягаемо взрослый, почти как папа, раз умеет готовить, хранить и преподносить такие сюрпризы.

Как ни приятно было стать юнгой, но становиться юнгой было, по-моему, еще приятнее — там было больше тайн, больше неожиданностей, больше сюрпризов... И поддавшись мгновению грусти, я сообразил вдруг, что мы пятеро расходимся не по тем делам, после которых сойдемся опять, а что наш рабочий десант распадется навсегда — и мне стало очень жалко расставаться с Олегом и даже с Рэксом и Митькой, вражда с которыми представилась мне теперь ерундовой, и даже не враждой, а чуть перекошенной дружбой, с трещинами, которые можно было залепить и замазать.

Давлет спохватился:

— Да, Баба-Яга и Сема, вы будете моими адъютантами, при штабе, пока телефоны не поставим. А то мне действительно не набегаться. Твоя идея, Бабушка-Ягушка!

— Есть! — козырнул Димка.

— Есть! — наконец-то по всем правилам отчеканил и я, и мы галопом помчались за вещами.

Вскоре личный состав двойной шеренгой выстроился на верхней палубе, перед камбузом.

Во главе нас, аборигенов, стоял Юра Задоля, тот самый дылда, который на плацу обворожил фотографа. В своем росте Задоля словно уперся в какой-то потолок и теперь вынужденно искривлялся, так что в профиль походил на знак параграфа, с таким же округлым животиком посредине изогнутости и худобы. Мы с Димкой попали в конец строя, на шкентель, как выразился мичман Чиж.