Трое полицейских засмеялись.

– Когда они последний раз применялись?

– Уже в этом году – статут графства Фозерингей. Штраф двести пятьдесят долларов, большой шум в газетах. О, за парня были журналисты, жаловались, что мы использовали устаревший закон в целях, для которых он не предназначен, но все равно ему пришлось покинуть штат. То же самое произошло дважды в прошлом году. Вы бы поразились, узнав, как эти дела похожи на ваше.

– Это обвинение притянуто за уши.

– Конечно, притянуто, можете не сомневаться. Но оно весьма серьезно.

– Было бы, мистер Апплиард, было бы, – сказал серьезно Филдс. – Было бы, если его осуществить. Но если мисс Квик вернется с нами и вы не приблизитесь к ней, пока вы в поле действия этих полицейских, никто ничего не узнает. Прошу вас согласиться.

– Я бы мог чертовски много сказать обо всем этом в суде. И о болдоковских делишках. То, как она…

– Без сомнения, могли бы, дойди дело до суда. Хотя это не появилось бы ни в судебных отчетах, ни в прессе. В любом случае слова «мог бы» показывают…

– Ладно. Слушайте. Не оставите ли вы и эти фараоны нас троих на минутку, чтобы мы могли переговорить?

Переглянувшись с полицейскими, Филдс спросил:

– Не возражаете, лорд Бол док?

– Нет.

Едва закрылась дверь, Ронни сказал Симон:

– Кому ты сказала и почему?

– Не сердись. Я сказала Биш. На случай, если мама по-настоящему расстроится. Понимаешь, она может вправду довести себя до болезни. Сердце и всякое. Я просила сказать ей, только когда мы будем в пути. Не сердись, Ронни.

– Так вот почему ты оказалась без паспорта.

– Нет; он был под замком. Но мне следовало взломать ящик.

– Да-да, это тебе следовало сделать.

Оба дрожали. Болдок сказал:

– Поверь мне, Симон, это лучший исход.

– Леди Болдок действительно больна? – спросил Ронни.

– Нет.

– Биш просто пошла и сказала ей. Несомненно, ее проинструктировали.

– Нет. Биш – вторая жена, вернее, вдова дяди Симон. Денег у нее нет.

– Ясно. Ну, дело вроде закончено, так?

– Ронни, – сказала Симон, начавшая плакать.

– Что?

– Почему ты не дал себя арестовать? Поборолся бы с ними. Ты бы мог поднять страшный шум. Этот законник понимает, что мог бы. Я смотрела на него. Я бы помогла тебе.

– Спасибо, но, кроме всего прочего, это означало бы конец моей работы, потому что продюсеры не любят, если их людей привлекают к суду в Америке, когда тем следует вещать в Лондоне. Более чем вероятно – конец всей моей карьеры.

– Всего лишь переменишь работу.

– Всего лишь! – крикнул Ронни, потом секунд пять не мог заговорить. – Но так же и покончу с карьерой. Я знаю, против нее можно многое сказать. Не столько, сколько о карьере твоего отчима, который живет с женщиной – сущим динозавром по ненависти и своеволию, потому что не в силах жить, как дерьмо, на две тысячи фунтов в год или найти работу… – Раза два глубоко вздохнув, он продолжал: – Конечно, карьера телевизионщика ужасна, но другой у меня нет.

– Ты же пишешь книги. Ты говорил мне.

– Ты истинная богачка, Симон! И мыслишь как богачка! Ронни Апплиард хорошо продвинулся в своей карьере к тридцати шести годам, когда внезапно разрушил ее.