Мой священный долг — уведомить Вас, сэр, о том, что с архитектурной точки зрения имеются все основания предположить о наличии в недрах Вашего камина замаскированного пустого пространства — короче говоря, убежища или тайника. Как давно он там находится — я определить не в состоянии. Содержимое тайника, вместе с ним самим, скрыто во мраке. Однако можно допустить, что тайник устраивался не иначе как вследствие выходящих из ряда вон обстоятельств — для сокрытия клада или же с какими-либо иными целями, о коих легче судить тому, кто лучше знаком с историей дома и былыми его обитателями.
Но довольно: поделившись с Вами своим открытием, я чувствую, что совесть моя очистилась. Разумеется, меры, какие Вы сочтете нужным предпринять, совершенно меня не касаются, однако должен сознаться, что к природе названного тайника не могу не питать естественного любопытства.
Полагаюсь на то, что бог поможет Вам избрать верный путь для решения вопроса, насколько совместимо с христианской добродетелью проживание в доме, скрывающем тайник, о существовании которого стало известно.
Остаюсь, с совершеннейшим к Вам почтением,
покорнейший Ваш слуга —
Хирам Скрайб».
Отложив это послание в сторону, я задумался вовсе не об упомянутой в первых строках мнимой таинственности, которую якобы напустил на себя мастер-каменщик в продолжение своей последней инспекции (ровным счетом ничего особенного в его поведении я не заметил), — нет, мне тотчас же пришел на память мой покойный родич, капитан Джулиан Святт, долгое время плававший на собственном торговом судне в Индию: лет тридцать тому назад он, в зрелом девяностолетнем возрасте, скончался одиноким холостяком как раз в этом самом доме, выстроенном им самим. Ходили слухи, что он удалился на покой в наши края, сколотив себе изрядное состояние. Однако, ко всеобщему удивлению, затратив немало средств на возведение дома, он избрал мирный, замкнутый и весьма экономный образ жизни — на благо наследникам, как решили соседи; но по вскрытии завещания обнаружилось, что вся собственность его состояла из самого дома и прилегающего к нему земельного участка, примерно десять тысяч долларов капитала содержалось в акциях; выяснилось к тому же, что земля была заложена под проценты, — и в конце концов дом пришлось продать. Досужие разговоры мало-помалу прекратились, и могила старого капитана мирно поросла травой; там он вкушает дремоту и по сей день столь же уединенно и бестревожно, как если бы над ним, вместо волн зеленой травы, катились валы Индийского океана. Мне припомнились слышанные давным-давно из уст окрестных жителей произносившиеся ими шепотом диковинные разгадки той тайны, которая окружала завещание капитана и его самого: дело тут касалось не только его кошелька, но и его совести. Впрочем, любые суждения людей, способных распространять слух, будто капитан Джулиан Святт некогда промышлял разбоем у берегов острова Борнео, явно не заслуживали доверия. Просто поразительно, какими нелепейшими толками обрастает вдруг, словно лесной пень поганками, всяким эксцентричный чужак, если он, поселившись вне города, тихонько сидит у себя в углу. В глазах некоторых именно смиренная безобидность и есть худшее оскорбление. Впрочем, пренебрегать всеми этими слухами (в особенности насчет спрятанного сокровища) меня побуждало главным образом то обстоятельство, что новый владелец (тот самый, что спилил крышу и укоротил дымоход), в чьи руки перешла усадьба после смерти моего родственника, по свойствам своего характера, будь для этих слухов хоть малейшие основания, поспешно бросился бы удостоверять их истинность и давно уже сокрушил бы стены, дабы тщательно обследовать развалины дома.
Тем не менее записка мистера Скрайба, столь причудливым образом воскресившая память о моем предке, оказалась весьма созвучной всему, что было с покойным связано загадочного или по крайней мере не нашедшего убедительного объяснения; смутно блистающие золотые слитки перемешались у меня в воображении со смутно белеющими черепами. |