Немыслима Магнитка без Вани. И моя жизнь без этого симпатяги была бы беднее. Не помню случая, когда бы он, встретившись со мной, не обрадовался. Растянет рот до ушей, воскликнет: «Здорово, старик! Как живешь-можешь?» Положит на плечо руку, выслушает и побежит дальше. Или, пробегая мимо, подмигнет, схватит мою руку, поскребет ладонь ногтями: знай, мол, старик, как нежно люблю тебя! Бывало и так: посреди ночи или днем взберется на паровоз и добрых два, а то и целых три часа швыряет в топку уголь, качает воду и выкладывает другу самые интересные новости, все, что произошло в мире за вчерашний день.

С кем только не дружит Ваня! С Губарем, со всеми его заместителями и помощниками. С инженером Джапаридзе, дочерью знаменитого бакинского комиссара. С прорабами и бригадирами. С американцами хлещет виски и водку, а с немцами — пиво.

Ваня — непревзойденный мастер сочинять записки, направляемые в адрес правительства и Наркомтяжпрома. Все наши рапорты писались Ваней. Его безымянные сочинения передавались по радио, печатались на видных местах центральных газет.

В редакции «Магнитогорский рабочий» он стал первой скрипкой. Творит руководящие и злободневные статьи, боевые и художественные зарисовки. Каждый толковый работник редакции время от времени бывает «свежей головой»: отоспавшись днем, вечером, на свежую голову, после корректоров, дежурного и ответственного секретаря выискивает в сверстанной газете опечатки, ляпсусы, промахи, не замеченные другими. Все носят этот титул одну ночь, а Ваня Гущин постоянно. «Свежей головой» его назвали за острый ум, за то, что не допускал в работе ошибок, за то, что далеко и ясно видел, много знал и понимал.

Для меня Ваня не только уважаемый товарищ. Друг! Встретились мы с ним 19 февраля 1933 года, в 11 часов 15 минут. Почему такая точность? В это время появился на свет договор о социалистическом соревновании между доменщиками и бригадой Двадцатки. Говорили паровозники и горновые, а Ваня писал. Пункт за пунктом сколачивал. Мы подмахнули документ, а он взял бумагу, убежал. Вернулся с пачкой тепленьких, пахучих листовок, напечатанных в типографии «Магнитогорский рабочий». Одну мне впихнул в карман, с остальными помчался к горновым на домны.

Эту листовку, первый договор о социалистическом соревновании в Магнитке, я всегда вспоминаю, когда встречаюсь с Ваней Гущиным.

Вот они какие у нас, журналисты. Морда замурзана, а голова светлейшая, сердце горячее, руки здоровые, ладные и чистые из самых чистых — к ним не пристает ни грязь, ни позолота, ни чистоган. То, что у народа на уме, у Вани Гущина уже на кончике пера. Он, как пчела на цветок, устремляется к тем, кто хорошо работает. Где рекорд, где много веселого шума, там непременно окажется и Ваня. Он чуть раньше других чувствует зарю — и потому радостнее и шумнее всех. Ему доступна жизнь во всех ее видимых и невидимых проявлениях — и оттого он берет на себя тяжелую обязанность говорить и писать о том, что есть, что должно быть и что будет. Ваня Гущин чувствует красоту и высокую политику даже там, где ты, обыкновенный человек, не находишь ее днем с огнем.

Но как ни высоко я ставлю «Свежую голову», сейчас я все-таки не согласен с ним. Если бы я не слышал, что и как говорили на горе Магнитной мои напарники, я, может быть, не так упирался бы.

Ваня схватил меня за шиворот, поднял с пола, подтолкнул к дивану.

— Садись и слушай мое сочинение: «Отгрохотала гроза, отсверкали молнии, утихомирились злые ветры. Но на лице молодого водителя Двадцатки все еще бушует буря. Он все еще там, на горе Магнитной, не остыл после схватки с ураганом...»

— Заткнись, Ваня! Где твоя совесть?

— В чернильнице! И твое славное будущее там. — Нетерпеливо смотрит на меня. В глазах грусть и раздражение.