Утро. Солнце уже заглядывает в окно, а я еще валяюсь в постели. Залежался после ночной. Сбрасываю одеяло, вскакиваю, делаю гимнастику, моюсь остатками воды, припасенной еще вчера. Теперь не грех подбросить в топку калорий.

Ишь чего захотел! Была холодная картошка, но я ее слопал перед работой. Была вобла, но от нее остались на газете только сизые ошметки.

Придется сбегать к Ване Гущину, стрельнуть шамовки. Он хлебный парень.

Не успел выйти. Кто-то осторожно стучит подушечками пальцев в мою дверь. Деликатный посетитель. Столько гостей уже было, что я насобачился по стуку различать, какие они.

Так и есть — симпатичный! Тетя Маша. Раскраснелась от смущения. Стоит у порога и протягивает мне корзину, накрытую белой тряпицей.

— Вот, Саня, держи!

— Здравствуйте, Марья Игнатьевна! Что это вы?

— Вареники с земляникой и творожком... Сметанка из погреба, хоть ножом режь!.. Ешь, Саня! От пуза харчуйся.

Выставляет еще теплый горшок, полный беленьких вареников, головастый глечик с поджаристым каймаком.

— Ешь, Саня! Для тебя приготовила. Коровка у меня своя.

— Напрасно старались, Марья Игнатьевна. Не привык я чужими трудами кормиться. И не в тюрьме сижу, чтоб передачами пользоваться.

Она будто не слышала меня, вываливала на тарелку вареники.

— Уплетай, Саня! Заработал! Слезы мои сиротские осушил. Разыскался братеник.

Губы ее расползлись в улыбке. Расцвела, помолодела хуторянка.

— Очень рад. Где же он пропадал?

— Ты поешь, Саня, а потом расспрашивай, шо воно и як.

— Ну, знаете, по такому случаю и аппетит появился. Да не какой-нибудь, а волчий. И вы со мной давайте.

— Я дома харчевалась. Ешь сам.

Я проглотил первый вареник и воскликнул:

— Сто лет не пробовал таких! С самого детства!

В одно мгновение подобрал все угощение. Ну и вкуснота!

Тетя Маша умилялась, глядя на меня, и даже слезу смахнула. Чем не мать-кормилица!

— Саня, а семейных карточек от старой жизни не осталось?

— Какие там карточки! Все пропало.

Она посмотрела на фотографию Ленки.

— А это кто? Знакомая или из журнала «Огонек»?

— Лена Богатырева! Первейшая девушка на свете. Скоро поженимся.

— Пригласишь на женитьбу?

— Обязательно.

— Не положено свадьбу играть без матери. Добрый это обычай. Хочешь, я буду посаженой матерью?

Я чуть не рассмеялся. Ну и ну! Герой горячих путей, «историческая личность», депутат — и вдруг старорежимная свадьба!

— Мы по новому обычаю сыграем свадьбу, — говорю я. — С комсомольским припевом.

— Ничего, приспособлюсь!

Она берет фотографию Лены, смахивает с нее пыль, вздыхает.

— Значит, невеста? А я подумала, твоя Варвара. Пропала девка! Вспоминаешь сестренку?

— Как же! До сих пор снится: то в лесу бегаем, то купаемся в речке...

Опять разжалобилась тетя Маша, тихонько шмыгает носом.

— Поискал бы как следует ее. Я вот нашла. Может, и она войну и голод перетерпела. Бабы живучее вас.

— Вряд ли уцелела! Гордая она. Не стерпела обиды. Руки, наверно, на себя наложила. В общем, пропала. Ни слуху, ни духу.

— Да разве это гордость — руки на себя наложить? Надо было плюнуть на обидчиков и жить-поживать. Я б так сделала.

Не зря она это сказала. Может, действительно сделала что-нибудь этакое. Напрасно я на нее наговаривал. Не похожа она ни на бывшую, ни на малахольную.

— Тетя Маша, где пропадал ваш Шурка? Где он теперь проживает?

— Здесь он! — сказала Марья Игнатьевна и кивнула за окно.

Глава одиннадцатая

Тревога!.