Изменить размер шрифта - +
Какой же это буржуй? Гарбуз! Наш, мужик, рабоче-крестьянских да еще большевистских кровей. Оболочка на нем только американская. Два года набирался опыта в Америке, на металлургических заводах, неподалеку от знаменитого озера Мичиган. Один из первых советских инженеров. Вступил в партию, когда меня еще на свете не было. Персонально Владимиром Ильичем Лениным рекомендован в ЦКК.

Ребятишки окружили «буржуя» и его роскошную машину, запричитали на все голоса:

— Дяденька, покатай!

— Хоть немножко, вон до того угла!

— В другой раз, ребята. Гуляйте!

Вприпрыжку спускаюсь с этажа на этаж по гулкой прохладной лестнице, выбегаю на улицу к сияющему «форду». Эх, порулить бы! Даст или не даст?

— Здравствуйте, Степан Иванович!

Он молчит, положив темные мозолистые ладони на собачью морду своей самшитовой палки, грызет трубку золотыми зубами и тревожно-вопросительно разглядывает меня. Будто не узнает.

— Здравствуйте, Степан Иванович! — повторяю я.

— Кто это? Голос как будто знакомый. Ты или не ты, Саня?

Степан Иванович — человек серьезный, а сейчас рвется в веселый бой и меня вызывает. Что ж, могу. Чего доброго, а веселья во мне хоть отбавляй.

Стараясь не рассмеяться раньше времени, говорю:

— Минуту назад был Голотой, а теперь засомневался, я это или не я.

И улыбаюсь во весь рот. С превеликим удовольствием. Улыбаюсь приветливо. Улыбаюсь сердечно. Улыбаюсь от всей души. Всю нежность, всю радость выкладываю.

Степан Иванович не откликается. Сурово смотрит на меня и спрашивает:

— Значит, это ты? Не подменный?

— Я, Степан Иванович! Не отказываюсь от себя.

— Поздно, брат, спохватился! Сам себя перерос.

Нечего мне сказать в ответ на такие слова. Пусть поговорит, а я послушаю.

— На всю высоту вымахал. Подниматься дальше некуда: в звездный потолок уперся.

Ну вот, самое время засмеяться! Давай, Степан Иванович, растягивай губы, веселись! Не хочет. Серьезно шутит.

— Как же теперь будешь выкручиваться? Высшего образования не имеешь, первокурсник, а уже в бессмертные академики зачислен. Живешь на подступах к бесклассовому обществу, в пережитках вязнешь, а выдал вексель быть идеальным, без сучка и задоринки человеком. Все с родимыми пятнами, а ты один чистенький. Ну и торба! Дотянешь? Не надорвешься?

— Не сам я взвалил на себя эту торбу, — говорю я. — Не хотел. Уговорили.

— «Вороне где-то бог послал кусочек сыру!..» Так?

— Почти так, — засмеялся я. — Степан Иванович, давайте вместе подумаем, как выбраться Голоте из музея.

— Трудное это дело! — тяжело вздыхает Гарбуз, а сам сияет улыбкой. Доволен моими словами. — Быбочкин крепко вцепился в тебя, не отпустит героя.

— А что, если я напьюсь, разобью окна в кинотеатре «Магнит»? После этого не станут церемониться с «исторической личностью».

Гарбуз оглянулся по сторонам и сказал:

— Тряхни-ка лучше стариной: взломай окошко, обворуй музейную малину. Никому и в голову не придет, что это твоих рук дело. Здорово? Дельный совет? Вся проблема будет решена одним ударом. — И он расхохотался. — Будем считать, что я дурака валял. Переключаюсь на серьезную волну... Хочу поговорить с тобой, Саня. Поедем ко мне. Я один дома. Мои на утреннике в цирке. Потолкуем в тишине.

— А порулить можно?

— Давай!

Не первый раз держу баранку, а все никак не привыкну. Хорошо на правом крыле Двадцатки, а за рулем автомобиля куда лучше!

Шуршат на асфальте шины. Сияет никель фар. Солнце отражается в зеркалах, вваренных прямо в крылья. Наигрывает, заливается трехголосый клаксон. Тормоза, чуть тронь ногой, намертво стопорят.

Быстрый переход