Гарбуз протянул руку к книжной полке, взял темно-красный томик, нашел нужную страницу, медленно и внятно, словно проверяя на слух строки Ленина, прочитал:

— «Надо вовремя взяться за ум. Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и т.д., надо задуматься над проверкой тех шагов вперед, которые мы ежечасно провозглашаем, ежеминутно делаем и потом ежесекундно доказываем их непрочность, несолидность и непонятность. Вреднее всего здесь было бы спешить. Вреднее всего было бы полагаться на то, что мы хоть что-нибудь знаем...»

Поднял очки на лоб и посмотрел на меня, как бы спрашивая: все ли я понял, не следует ли повторить?

Что за человечище — Ленин! На самые трудные вопросы жизни находят люди ответ в его книгах. Источник мудрости. Лучший советчик! Друг!

— Это — последнее завещание Ленина, оставленное партии, народу, нам с тобой, Голота. Ни слова на веру, ни слова против совести!.. С этих позиций я написал письмо Серго. Совестно, что мы дорого строим свое настоящее и будущее. Совестно, что создатели мирового титана до сих пор живут в бараках, работают много, а едят пайковый, тяжелый, как глина, хлеб, плохо обуты, плохо одеты. Совестно, что мы не говорим всей правды о наших промахах. Совестно, что выдаем желаемое за действительность, чересчур похваляемся успехами, настоящими и мнимыми.

Гарбуз говорил о важных государственных делах, а смотрел на меня так пристально, так пытливо, будто речь шла только обо мне, о моей вере, о моей совести. Странно!

Он достал из ящика стола незапечатанный конверт.

— Прочти!

Письмо наркому, народному любимцу Серго!.. Ни единого слова о наших успехах. Только о недостатках твердит. Мне стало не по себе. Хочет или не хочет Гарбуз, но он покушается на авторитет замечательного командира всех наших строек, заводов, шахт. Разве нарком не знает, что делается в Магнитке? Разве там, где рубят большой лес, не летят щепки? Разве только одному Степану Ивановичу известны слова Ленина о совести и вере?

— Ну как? — спросил Гарбуз.

Что я могу сказать моему старому другу, моему крестному отцу?.. Наверное, я не так, как надо, понял его. Куда мне поспеть за ним! Я только вступил в партию, только-только начал приобщаться к большевизму, а он еще до революции был членом губернского подпольного комитета, руководил боевыми дружинами в Макеевке, Юзовке, поднимал на забастовку шахтеров, создавал Советскую власть в Донбассе, командовал в гражданскую войну бронепоездом «Донецкий пролетарий», а я был его приемышем, красноармейским сыном. Нет, тут и думать нечего: он не может ошибаться.

— Ну, как? — допытывается Гарбуз. — Что не нравится?

— Вроде все правильно, — говорю я неуверенно и смущенно улыбаюсь.

— А я думал, ты присоединишься к моим противникам.

— У вас есть противники?

— И немало. Даже и в горкоме: Быбочкин и Губарь. Пытался я вместе с ними ополчиться на наши беды — и остался в одиночестве. Не желают видеть бревна в собственном глазу. Принюхались к дурному аромату. Пришлось предупредить, что буду к наркому стучаться. И это не понравилось моим коллегам. Изо всех сил отговаривали. Дерзко, мол, с критиканских позиций наскакиваю на великую стройку пятилетки, на весь рабочий класс и на самого Серго, члена Политбюро. Назойливо, дескать, талдычу о том, что всем давно известно. «Притягиваю за уши» ленинские цитаты. В общем, пугали здорово.

— Не может быть! — говорю я, а сам чувствую, краснею. Стыдно мне стало. Невольно и я попал в компанию трусов. Большевики никогда не боялись говорить правды и не гневались на правду.

— Факт! — Гарбуз шумно хлопает ладонью по столу.