Сварщик докурил папиросу и побежал дальше.

Талант! Мастер на все руки! Строгий и справедливый! Ну и ну!

Гоняю тачку и во все глаза смотрю на Атаманычева. Куда он, туда и мой взгляд. Вроде бы намагничена его богатырская фигура. Разговаривает скупо, властно: сделай то, убери это, помоги тому, — смотрит на каждого вроде бы свысока, а все охотно выполняют его волю.

— Здравствуй, Шурик. И ты здесь! Никуда от тебя не укроешься.

Ася!.. Голосистая девка. И цыганским табором несет от нее. Не я ее нашел, она пробилась к моему рабочему месту и надо мной же издевается. Расфуфырена, горит и сверкает. Юбка колоколом, цветастая: желтое по черному. Кофточка пышная, в черных и красных розах. Голова повязана косынкой. В ушах раскачиваются и позванивают дутые золотистые колесики. Оторви да брось, а не девка. Пришла на работу, кайло в руках, а разрядилась, как на праздник.

— Шурик, с тобой здороваются, а ты молчишь. Заработался? Или размечтался? Здравствуй!

Ее ладони больно и звонко шлепают меня по голой спине. Искры посыпались из глаз. Вижу, но не слышу, как смеется Ася.

Если б не соседи, работающие бок о бок с нами, дал бы я ей сдачу!..

Навалил тачку, подхватил и побежал к платформе. Думал, отвязался от настырливой девахи. Вернулся, а она долбит глину кайлом, готовит для меня груз. Пришлось брать. Ничего! Отработаю положенное время — и до свидания, случайный напарник!

Туда и сюда резво бегаю. Жарко стало. Вспотел. Ася сорвала косынку и вытерла меня, как маленького, — спину и грудь.

— Прошибло бедолагу. Перестарался. Сберегай силы. До захода солнца еще далеко.

До того осмелела, что и мокрую мою голову осушила, вдобавок еще и причесала своей гребенкой.

Стыжусь настырливой няньки, злобствую на нее, а не сопротивляюсь. Некогда. Она около меня вертится, а я с Атаманычева глаз не спускаю.

Талант! Справедливый! Уважаемый мужик!

— Здорово, батя! — пропела за моей спиной Ася.

Ну и переплет! С изумлением смотрю на свою напарницу.

— И ты Атаманычева?! Дочка? Сестра Алексея? Чудно!

— Чего ж тут дивного? Сыновей и дочерей не имею, холостая, а вот насчет брата... Слыхал, Шурик? Холостая, говорю, для ухажеров доступная.

— Ася, зачем ты грязь себе в лицо бросаешь?

— Цену сбиваю. Ширпотреб! Бери задешево, не оглядывайся.

Опять в цыганщину ударилась, балабошка.

К нам подходит Атаманычев. Стоит между мной и Асей. Смотрит то на нее, то на меня, откровенно соединяет нас взглядом. Ясно, о чем он думает. В небо пальцем попал.

— Здравствуйте... человек! — говорю я.

Родион Ильич пренебрежительно кивает в мою сторону, спрашивает у дочери:

— Твой новый ухажер?

— Не выдумывай! Ни старых, ни новых ухажеров не имею.

— А кто ж это?

— Голота! Ударник среди ударников. Краса и гордость горячих путей. Машинист Двадцатки. Музейная редкость.

— Брось трепаться, Аська! — сказал я с досадой.

Толстые губы Атаманычева раздвинулись в усмешке — блеснули два серпика с крупными и острыми зубами.

— Да знаю я его! Смотри-ка, он еще не разучился стыдиться! Не безнадежный, значит. — Придирчиво осмотрел меня с ног до головы. — Вроде живой.

— Живой! — со смехом подхватил я. — Не люблю, чтобы меня варили живым.

Не выдержал и Атаманычев, тоже засмеялся.

— Правильно! Назад только раки пятятся.

С такими мудреными словами и отошел Родион Ильич. Вот и пойми, кто он тебе, друг или недруг. Что хочешь, думай — Атаманычеву наплевать.

Недостроенная домна отбрасывает длиннющую тень. Солнце миновало свою вершину и катится вниз, прямо на синие зубцы отрогов Уральского хребта.