В ту ночь над мегаполисом вновь бушевала гроза. Проходя мимо кабинета отца, я в изумлении застыл, услышав доносившиеся из-за приоткрытой двери знакомые звуки, обработанные кем-то в качественную, берущую за душу мелодию.

— Ехидный паршивец, издеваться вздумал, — прошипел отец. Злость в его голосе смешалась с греющим душу восхищением. — Талантлив, гад! На толпу действует как наркотик, хотя песни пока пустоваты. Опыта ему не хватает. Но поймаю, голову оторву, кем бы он ни был.

Марк подмигнул мне и закрыл дверь. Что было дальше, я так и не узнал. Но мнемодиски в флаере брата прослушивал регулярно, и регулярно создавал для него ехидные песенки на политические темы. Издевался я над очередными глупыми законами, над сенаторами, пальнувшими, на свою голову, очередную глупость, над их обожравшимися женами и родней, так неумно пользовавшимися властью…

Перед тем, как отправиться на разделение сознания, я не удержался и послал брату приглашение — перепел привезенную кем-то с Земли безумно старую, но цапающую за душу песню «Dance With The Devil». Уж больно она подходила для этого случая. Да и нравились мне, почему-то, песни из двадцатого века.

— Я приеду, — холодно ответила голограмма.

Марк соврал.

Под дном флаера колыхалось сосновое море. Небо затянули тяжелые тучи, в тесном салоне пахло кожей и влажной одеждой: перед вылетом я успел попасть под дождь.

— Мы приедем чуть позднее, сын, — сказала полупрозрачная голограмма над лежавшим на моих коленях планшетом.

Я не поверил своим ушам:

— Позднее? Но сегодня…

— Я все понимаю, — ответил отец. — Пойми и ты — политический кризис…

— У тебя двенадцать личностей! — взмолился я, хотя и знал, что уже проиграл — отец никогда не меняет принятых решений. — У матери — восемь. И вы не приедете?

— Я прошу тебя, Дэн… Ты разумный мальчик…

— Слышать ничего не желаю, — ответил я, вырубая голограмму.

Что за дело мне до политического кризиса? Я панически боялся этого дня. Я хотел, чтобы они все были рядом, как были рядом с Марком, когда он делил свое сознание.

В тот день был настоящий праздник с банкетом, шампанским и дорогими подарками. Марк получил сразу десять новых тел. Тогда было много солнца, семья в полном сборе, а сегодня — хмурящееся небо и едва знакомый водитель рядом. Больше никого. И только и слышишь — «смирись» да «пойми». А если я не могу смириться? Если даже музыка не помогала?

— Проклятый Марк, — едва слышно прошептал я. — Почему тебя нет рядом, когда ты так нужен?

— Мой господин, мы приехали.

С легким шорохом поднялась дверца флаера. Я вышел на уложенную белым камнем площадку и посмотрел в темно-синее небо, на котором то и дело выступали вены молний.

— Кажется, будет гроза, — прошептал я.

Первая в этом году. Когда мы жили в загородном доме, первая гроза была для нас праздником. Марк поднимал меня с кровати даже поздней ночью, и мы выбегали на веранду, посмотреть на стегающий землю дождь, подышать будоражащим кровь запахом озона. Моя первая песня была о грозе. О брате.

Но с тех пор, как Марк разделил сознание, у него появились другие, более важные заботы. Понял ли брат, что я хотел сказать в приглашении? Если понял, то почему его здесь нет?

— Все пройдет идеально, господин, — пытался успокоить меня водитель.

— Спасибо, — ответил я, а про себя подумал, что ничего не пройдет идеально. Но показывать в очередной раз собственную слабость не стал — родители с детства впаривали, что я должен вести себя достойно.