Слишком я любил на этом свете

         Все, что душу облекает в плоть.

         Мир осинам, что, раскинув ветви,

         Загляделись в розовую водь!

         Много дум я в тишине продумал,

         Много песен про себя сложил,

         И на этой на земле угрюмой

         Счастлив тем, что я дышал и жил.

         Счастлив тем, что целовал я женщин,

         Мял цветы, валялся на траве

         И зверье, как братьев наших меньших,

         Никогда не бил по голове.

         Знаю я, что не цветут там чащи,

         Не звенит лебяжьей шеей рожь.

         Оттого пред сонмом уходящих

         Я всегда испытываю дрожь.

         Знаю я, что в той стране не будет

         Этих нив, златящихся во мгле…

         Оттого и дороги мне люди,

         Что живут со мною на земле.

    1924

«Годы молодые с забубенной славой…»

         Годы молодые с забубенной славой,

         Отравил я сам вас горькою отравой.

         Я не знаю: мой конец близок ли, далек ли,

         Были синие глаза, да теперь поблекли.

         Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно.

         В поле, что ли? В кабаке? Ничего не видно.

         Руки вытяну и вот – слушаю на ощупь:

         Едем… кони… сани… снег… проезжаем рощу.

         «Эй, ямщик, неси вовсю! Чай, рожден не слабым!

         Душу вытрясти не жаль по таким ухабам».

         А ямщик в ответ одно: «По такой метели

         Очень страшно, чтоб в пути лошади вспотели».

         «Ты, ямщик, я вижу, трус. Это не с руки нам!»

         Взял я кнут и ну стегать по лошажьим спинам.

         Бью, а кони, как метель, снег разносят в хлопья.

         Вдруг толчок… и из саней прямо на сугроб я.

         Встал и вижу: что за черт – вместо бойкой

         тройки…

         Забинтованный лежу на больничной койке.