Он отошел от Красного Техасца, увлекая за собой своих товарищей. Все они остановились неподалеку, желая понаблюдать за развитием ситуации. Теперь с Техасцем находился один только Клелл Раш.

— Не надо, — тихо предостерег он. — У этого парня сбоку здоровенная железяка.

Приглядевшись, Техасец сразу понял: у незнакомца то же оружие, что и у него, только его кольт имеет ствол длиной четыре и три четверти дюйма, в то время как у Аризонского Рейнджера железяка действительно большая: модель со стволом длиной семь с половиной дюймов, то есть из кобуры ее придется извлекать гораздо дольше.

В этот момент у Техасца в голове что-то щелкнуло — или он снова превратился в Тома? Как бы там ни было, у него перед глазами мелькнул тщеславный образ. Он представил, как убивает Аризонского Рейнджера в честном поединке — в конце концов, кто может сразиться с ним на равных? — после чего уходит. У Тома не было сомнений, что благодаря извращенным понятиям американской культуры подобный поступок сделает его не просто знаменитым, а легендарным. Такая дуэль снимет с него бремя предыдущих убийств, которые он совершил сам или которые были реализованы по его заказу, — а их все до одного можно было назвать трусливыми. Но теперь, когда он сойдется с противником лицом к лицу и расправится с ним по старинке, так, как было принято на Диком Западе, и это будет заснято на тысячу сотовых телефонов, к нему помимо воли проникнутся восхищением. Про него будут говорить: «Он мерзавец, но храбрый мерзавец».

— Предупреждаю, — обратился Техасец к Рейнджеру, — эти револьверы заряжены.

Его противник криво усмехнулся.

— Мой тоже заряжен, — сообщил он. — Никогда не видел смысла в незаряженном оружии.

Наступила полная тишина. Да и могло ли быть иначе? Эти люди, как никто в мире, ценили церемонию дуэли и поклонялись стрелкам, словно древним божествам. И все зрители были в соответствующей одежде в духе восьмидесятых годов девятнадцатого века, так что в целом картина казалась одной из лучших фотографий Мэтью Брэди[85] или полотном кисти Ремингтона.[86] Все ощущали динамизм, грозовую энергию, кровь и боль, которым предстояло выплеснуться в реальности.

Двое противников медленно двинулись навстречу друг другу, не обращая внимания на толпу и окружение. Их сапоги поднимали пыль, шейные платки — у одного красный, у другого белый — были туго затянуты. Техасец сбросил стильный черный кожаный жилет, чтобы не стеснять движения. Белую широкополую шляпу он надвинул на лоб, защищаясь от солнца.

Рейнджер был в джинсах и джинсовой рубашке; его одежда представляла собой рапсодию в потертых голубых тонах. Сильно помятую шляпу можно было принять за ужасное подражание Ричарду Петти[87] — такие продаются на заправочных станциях, но, разумеется, столь изящный и храбрый человек ни за что не надел бы шляпу с заправки. Его револьвер лежал в кобуре «Гэлко», обильно украшенной вышивкой — такие предпочитают техасские рейнджеры, ремень был также расшит, с патронташем, в котором рядком расположились еще двадцать патронов 44-го калибра с пулей размером с яйцо малиновки. И все зрители, видевшие стрельбу Техасца, не сомневались: этот нарядный незнакомец идет навстречу своей смерти.

Противников разделяло шагов сорок, когда они вступили в игру. Ни слов, ни улыбок, лишь суровая мертвая сосредоточенность стрелков, глаза прищурены, губы угрюмо сжаты, дыхание незаметно, внешне никаких чувств; и, словно по молчаливому соглашению, оба потянулись к кобурам.

Техасец чувствовал себя уверенно, двигался быстро и свободно; целая цистерна адреналина, разлившаяся по кровеносной системе, превратила его правую руку в молнию, метнувшуюся к рукоятке, большой палец лег на курок, повинуясь команде мозга.