Дурацкая мысль, но в бане другие, более чинные и мудрые мысли, как отрезало.

    -  Пламень-в-Красном-шлеме? - переспросил шах-заде.

    В ответ шах молча сунул ему доску; после чего ночь слепоты сменилась утром ясности. Суришар никогда не считал себя знатоком-звездочетом, он даже гороскопы, которые подсовывал ему евнух-управитель, читал вполглаза, через строку, но вырезанные на доске символы были ясны даже для мальчишки.

    Вот Нахид, звезда любви и чадородия, вон Кей-Ван, шах звезд с кольцами фарра вокруг чела; а вон и Пламень-…

    -  Новое имя владыки - Кей-Бахрам, - юноша поднял голову и встретился взглядом с названным отцом. - А Бахрам - это и есть звезда Пламень-в-Красном-Шлеме. Багровая такая, будто кровь запеклась… символ воина.

    -  Миррих-воитель?

    -  Нет, если по-нашему, то Бахрам. Миррихом эту звезду в Дурбанском султанате зовут.

    Внезапно вспомнилось: первым, малым именем владыки было… как он тогда назвался? Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби? Огнь Небесный, имя-то совсем дурбанское! Уроженец тамошних равнин? Да нет, быть не может: вон, фарр вокруг чела так и сияет!

    Нимало не заботясь еретическими сомнениями юноши, шах встал, поскреб макушку уполовиненным пальцем; и вдруг с разбегу плюхнулся в бассейн. Брызги взлетели до потолка, и оттуда, из плеска и брызг, донеслось:

    -  Ладно, Иблис с ними, с именами-звездами! Мудрецы намудрили, а мы выясняй… Ныряй лучше сюда, потолкуем о душевной сладости! Говорят, ты стихи слагать горазд?

    Шах-заде твердо уверился в грядущей опале. Баня, не баня - все равно. Вопрос о стихах сразу напомнил ему: гроза в проклятом Городе, сабля рубит мимо цели, и строчки хлещут по лицу звонче оплеух. Не зря, видать, шах про «молнию во мраке» намекнул!

    -  Ну давай, давай, чего насупился! Омоемся большим омовением, ибо оно ключ к вратам рая и палатка света о четырех веревках, а возле каждой веревки ангел поздравляет тебя с легким паром! Иди, приятель, потешь мою душу жемчугом красноречия!

    Пришлось Суришару вставать с пола, тащиться к бассейну и робко садиться на краешке бортика, свесив пятки в горячую воду. Как он здесь плещется, в кипятке?.. одно слово - владыка!

    -  Язык проглотил? Смотри, еще минутку промолчишь - петь заставлю!

    -  Боясь жены, друзей, боясь людской молвы, - начал шах-заде вспоминать первое, что пришло на ум, - боясь назвать кривой ствол дерева кривым… э-э-э… ты все равно кричишь, что ты - венец творенья!..

    -  Как жаль, что под венцом не видно головы! - в голос закончил шах и расхохотался.

    Ответом ему был истошный вопль, потому что от изумления Суришар сполз-таки в горячую воду целиком; и еще потому, что он был потрясен легкостью, с какой владыка играл словами. Сам юноша уже плохо помнил, чем там заканчивалось давнее четверостишие, и собирался импровизировать - пока это намерение не выдернули из-под него скользким половичком.

    «А вдруг примет за намек? - обожгла шальная мысль, и кипяток сразу показался холодней горных ключей. - Нет, ерунда, он же сам… ну и что, что сам! Головы под венцом не видно…»

    Суришар с опаской покосился на названного отца, и действительно ничего не увидел: шах скрылся под водой целиком. Одни пузыри всплывали, словно вода и впрямь закипела. Наконец показалось бритое темя, высокий лоб, где возраст успел проложить немало борозд, затем явились топазы глаз по обе стороны горбатого носа; и губы с налипшими на них прядями усов.