|
Не потому, что мне нравилось лазить через заборы, падать с велосипедов, обдирать коленки об асфальт или драться. Секс меня в то время тоже особенно не волновал, их тоже. Что же меня тянуло к мальчишкам? Мне нравилось, что в отношениях между парнями было такое понятие, как «верность». То есть, если ты считаешь кого‑то своим другом, ты хранишь ему верность, ты не предаёшь его. А в женской среде само понятие «предательство» лишено смысла, потому там нет прочных дружеских отношений, там все легко рвётся из‑за самых что ни на есть глупых вещей – из‑за мужчин, случайного обидного слова, сплетен… А там, где нет верности, там не может быть предательства. Ты меня понимаешь?
Так вот, когда я стала взрослой, то поняла, что во взрослом мире, независимо от того, мужчины это или женщины, господствует женский тип отношений. Тот, где нет верности и нет предательства. Где сегодня тебе улыбаются, держат за руку и клянутся в вечной дружбе, а завтра подкладывают тебе мину в автомобиль и не считают это предательством, потому что прежняя дружба не была настоящей. Мне это всегда очень не нравилось. Я понимаю, что изменить мир не в моих силах, но по дурацкой детской привычке я всегда старалась работать с мужчинами, надеясь, что они всё же не до конца испорчены, что в них сохранилось что‑то от детской верности друзьям. И всё‑таки раз за разом мне приходится переживать их очередные предательства. Они совершают их и не замечают. Мне же каждый раз очень больно. У меня буквально разрывается на куски сердце. Мне хочется покончить с собой, – Морозова внезапно выложила на стол «вальтер». – Или, на худой конец, кого‑нибудь убить. К сожалению, у меня слишком развит инстинкт самосохранения, поэтому я так и не убила себя. Зато те, кто предавал меня… Она замолчала, глядя куда‑то мимо Алексея, а Алексей смотрел на пистолет, лежавший на столе ровно посредине. Смысл долгой речи Морозовой он перестал понимать где‑то с середины, как только прозвучало слово «предательство». Это слово заставило его выпрямиться в неудобном пластиковом кресле. Появление «вальтера» заставило его лоб зачесаться – словно в предчувствии пули. Пустой кафетерий выглядел теперь совсем иначе – как специально подготовленное для убийства помещение. Кровь с напольных плиток смоется легко. – Поэтому так важно то, что я тебе сейчас скажу, – снова заговорила Морозова. – Чтобы ты не подумал и не почувствовал… – Вас кто‑то предал, – сказал Алексей и неожиданно для себя уставился прямо в глаза Морозовой. Та улыбнулась и медленно отвела взгляд. – Не меня лично. Всех нас. Всю организацию. – Не может быть. – Тебе не так много лет, а значит, ты ещё должен хотя бы немного помнить эти чувства… Верность и предательство. – Я помню. – Значит, у тебя не должно быть сомнений. – У меня нет сомнений. «Сейчас она предложит мне застрелиться, я возьму пистолет, направлю на неё, а там пусто, зато под столом у неё заряженный ствол, и она разнесёт меня на молекулы…» – Тогда держи, – она пододвинула пистолет к Алексею. – Что мне с этим делать? – Убить предателя. Алексей осторожно взял «вальтер», взвесил в ладони. Морозова, ничего не говоря, следила за его действиями. Алексей выщелкнул обойму – полная. Он вставил обойму обратно. Сглотнул слюну. – И… кто? – Харкевич.
4
С юридической точки зрения дело Беловых представлялось Дюку как поспешно и плохо сколоченный табурет – чтобы тот рухнул, нужно просто подпилить ножки. Этим Дюк и занимался – сначала необходимые переговоры с адвокатом, потом необходимые переговоры в прокуратуре. |
