Бондарев нехотя тыкал двумя пальцами в клавиатуру, удивляясь тупости и скуке того текста, который рождался на экране монитора. Он писал отчёт, в котором не упоминалось ни одной фамилии людей Конторы, а деятели противной стороны обозначались заглавными буквами. Не было ни одного географического названия и ни одной даты. И что особенно приятно – в конце данного документа Бондареву не требовалось ставить свою подпись. Контора тем и была хороша, что здесь практически не приходилось иметь дело с бумагами – ни приказов, ни ведомостей, ни рапортов. То есть вполне возможно, что где‑то в недрах Конторы существовали тонны папок с бумагами, миллионы дискет и тысячи дисков, набитых всевозможной информацией, но Бондарев с этим не сталкивался и был по этому поводу очень счастлив. Если же иногда его просили родить пару строчек, то это значило – Директора побеспокоили с самого верха, с Чердака. Бондарев писал свои строчки, сдавал Директору, тот молча кивал, и Бондарева, как правило, больше по этому вопросу не беспокоили.

Но из правил бывают исключения.

– Посиди, – сказал Директор, забирая дискету с отчётом. Бондарев набивал полторы страницы текста минут сорок, не меньше, и теперь он был просто счастлив: забрался с нотами на диван, расстегнул ещё одну пуговицу на рубашке и нежно отвернул, пробку бутылки с ледяной минералкой.

Зазвонил телефон – внутренняя линия, – и Бондарев снял трубку.

– Посиди ещё, – сказал Директор.

– Ладно, – согласился Бондарев. Он хотел добавить что‑нибудь типа «солдат сидит, служба идёт», но Директор слишком быстро повесил трубку. Видимо, там, в верхах, Директора круто взяли в оборот. Бондарев тоскливо посмотрел на часы – он уже успел свыкнуться с мыслью о командировке в провинцию, настроил себя на влажные простыни в трясущемся железнодорожном вагоне, даже смирился с обществом Дюка… Теперь всё это могло быть переиграно.

Он почти угадал.

– Так, – сказал Директор, усаживаясь за стол. Бондарев не стал спрашивать про судьбу отчёта, потому что всё равно не получил бы ответа. Он спросил про другое:

– Я не еду?

– Размечтался, – фыркнул Директор. – Ещё как едешь.

– Тогда что? Какая другая радость на меня свалилась?

– Чёрный Малик, – сказал Директор.

– В каком смысле? – Бондарев приподнялся.

– Его ликвидация откладывается.

– Э… – Бондарев проглотил фразу «Это какого же хрена тогда мы…», потому что ответов такие вопросы тоже не имели. – Ну ладно.

– Он должен поговорить.

– Ладно, – Бондарев не возражал насчёт идеи поговорить с Черным Маликом. Другое дело, что сам Чёрный Малик думал на этот счёт.

– И я тебе сейчас назову главный вопрос, который надо задать Чёрному Малику.

– Если я вдруг случайно с ним столкнусь нос к носу в кабаке.

– У тебя есть время на кабаки? – немедленно отреагировал Директор. – Моя недоработка. Я назову вопрос, а ты, пожалуйста, его запомни.

Бондарев пожал плечами – он целыми днями только и делал, что запоминал вопросы, ответы, имена, события, причины, следствия, адреса и последовательности цифр. Вопрос по Чёрному Малику он просто чуть ближе принял бы к сердцу – из‑за Воробья.

– В девяносто втором году у Чёрного Малика был контакт с Химиком.

– Ну, – сказал Бондарев, ещё не понимая.

– Вопрос – чего хотел Химик?

– Хм, – Бондарев поднял глаза на Директора. – Это и есть вопрос?

– Да.