|
Ленни сильно изменился под влиянием своего возлюбленного. Он впервые замедлил свое кипучее существование и отважился заменить шум и лихорадочную активность созерцанием недавно обретенного счастья. Если Ленни был не с Натаниэлем, он о нем думал. Он больше не ходил в бани и гей клубы, друзьям редко удавалось соблазнить его каким нибудь праздником, новые знакомства потеряли свою прелесть, потому что ему хватало Натаниэля – это было солнце, средоточие его жизни. Ленни утвердился в спокойствии этой любви с рвением пуританина. В музыке, еде и напитках он теперь предпочитал то же, что и Натаниэль, носил кашемировые свитера, пальто из верблюжьей шерсти, пользовался тем же лосьоном для бритья. Натаниэль провел в свой офис персональную телефонную линию, и номер знал только Ленни; они вместе ходили под парусом, устраивали походы, встречались в городах, где их никто не знал.
Поначалу необъяснимая болезнь Натаниэля не мешала их отношениям с Ленни: симптомы были разные и непредсказуемые, они возникали и проходили без причины, без видимой связи между собой. Потом, когда адвокат начал блекнуть и таять, превращаясь в призрак прежнего Натаниэля, когда он был вынужден признать, что не со всем справляется и нуждается в помощи, – тогда развлечениям пришел конец. Натаниэль утратил вкус к жизни, почувствовал, что все вокруг него становится бледным и зыбким, отдался ностальгии, точно старик, которому стыдно за многое, что он сделал, и за очень многое, чего так и не сделал. Натаниэль знал, что жизнь его укорачивается, и ему было страшно. Ленни не позволял другу впасть в депрессию, поддерживал его фальшивым оптимизмом и верностью в любви, которая в это время испытаний выросла и окрепла. Мужчины встречались в своей квартирке, чтобы утешать друг друга. Натаниэлю не хватало сил и желания заниматься любовью, но Ленни об этом и не просил, ему было достаточно тех моментов близости, когда он мог помочь дрожащему от лихорадки другу, покормить его йогуртом с детской ложечки, полежать с ним рядом, слушая музыку, протереть бальзамом струпья, поддержать его в туалете. В конце концов Натаниэль перестал выходить из дома, и Альма взяла роль сиделки на себя и выполняла ее с той же настойчивой нежностью – но она была всего лишь подругой и женой, а Ленни – его великой любовью. Вот что поняла Альма той ночью взаимных признаний. Утром, когда Натаниэлю наконец удалось заснуть, Альма нашла в справочнике номер Ленни Билла, позвонила и умоляла его приехать и помогать. Вместе им будет легче переносить тоску этой агонии – так она сказала. Не прошло и сорока минут, а Ленни был уже у них. Альма пошла открывать еще в пижаме и халате. Он увидел перед собой женщину, опустошенную бессонницей, усталостью и страданием; она увидела красивого мужчину с влажными после душа волосами и самыми голубыми на свете глазами, которые теперь были красны. – Меня зовут Ленни Билл, миссис, – смущенно пробормотал он. – Пожалуйста, называйте меня Альма. Вы у себя дома, Ленни, – ответила она. Ленни Билл хотел протянуть ей руку, но рукопожатия не случилось: они, дрожа, обняли друг друга. Ленни начал бывать в Си Клифф ежедневно, после работы в стоматологической клинике. Всем – Ларри и Дорис, прислуге, друзьям и знакомым, посещавшим дом, – было объявлено, что Ленни – медбрат. Никто ни о чем не спрашивал. Альма пригласила плотника починить заклинившую дверь между двумя комнатами, и теперь мужчины могли оставаться наедине. Она чувствовала громадное облегчение, когда при появлении Ленни у мужа загорался взгляд. Вечером они втроем пили чай с английскими булочками и, если Натаниэль был в настроении, играли в карты. К тому времени уже появился диагноз, страшнее которого не было: СПИД. Беда обрела имя лишь два года назад, но уже было известно, что это смертный приговор: одни умирали раньше, другие позже, вопрос был только во времени. Альма не собиралась выяснять, почему это случилось с Натаниэлем, а не с Ленни, но если бы и начала, никто не дал бы ей однозначного ответа. |
