|
Что тогда скажешь, а? Я видел бюрократов, в тыл драпают, только ветер свистит. Посмотрел бы я на этих, что пальцами тычат, если б в окружение попали. Тот, кто на передовой, у того душа живёт! Лицо Ковалёва побледнело, он хлопнул дверью и на лестнице выругался. Вера сказала: – Вот, думала сегодня от госпиталя отдохнуть... Мостовской, когда Женя вернулась из пе-редней в столовую, спросил у неё: – Вы от Крымова ничего не получаете? – Нет, – оказала она. – Но я знаю, что он в армии. – Да, я и забыл, – сказал Мостовской и развёл руками, – я и забыл, что вы расстались... Но должен доложить вам, человек он хороший, я ведь его давно знаю, еще юношей, мальчиком. В доме Шапошниковых, едва ушли гости, воцарился дух покоя и мира. Толя вдруг вызвал-ся мыть посуду. Такими милыми казались ему семейные чашки, блюдца, чайные ложечки после казённой посуды. Вера, смеясь, повязала ему платочком голову, надела на него фартук. – Как чудно пахнет домом, теплом, совсем как в мирное время, – сказал Толя. Мария Николаевна уложила Степана Федоровича спать и то и дело подходила к нему по-щупать пульс – ей казалось, что он всхрапывает из-за сердечных перебоев. Заглянув в кухню, она сказала: – Толя, посуду и без тебя вымоют, ты лучше напиши маме письмо. Не жалеете вы тех, кто вас любит. Но Толе не хотелось писать письмо, он расшалился, как маленький, подзывал кота, подра-жая голосу Марии Николаевны. – Будь мирное время, – сказала мечтательно Вера, – мы завтра с самого утра на пляж бы пошли, лодку бы взяли, правда? А теперь даже купаться не хочется, я в этом году на пляже ни разу не была. Толя ответил: – Будь мирное время, я бы с утра поехал с дядей Степаном на электростанцию. Мне хочет-ся её посмотреть, хоть и война, а хочется. Вера наклонилась к нему и тихо оказала: – Толя, я всё хочу рассказать тебе одну вещь. Но в это время пришла Александра Владимировна, и Вера, плутовски подмигнув, замотала головой. Александра Владимировна стала расспрашивать Толю, трудно ли ему было в военной школе, бывает ли у него одышка при быстрой ходьбе, научился ли он хорошо стрелять, не жмут ли сапоги, есть ли у него фотографии родных, нитки, иголки, носовые платки, нужны ли ему деньги, часто ли получает письма от матери, думает ли о физике. Толя чувствовал тепло родной семьи, оно было сладостно и одновременно тревожило и расслабляло, делало особо тяжёлой мысль о завтрашнем расставании, в огрубении душа легче переносит невзгоды. Евгения Николаевна вошла в кухню, на ней было надето синее платье, в котором она приезжала на дачу к своей сестре Людмиле, Толиной матери. – Давайте на кухне чай пить, Толе это будет приятно! объявила она. Вера пошла звать Се-рёжу и, вернувшись, сказала: – Он лежит и плачет, уткнулся в подушку. – Ох, Серёжа, Серёжа, это по моей части, – сказала Александра Владимировна и пошла в комнату к внуку. Выйдя из дома Шапошниковых, Мостовской предложил Андрееву погулять. – Погулять? – усмехнулся Андреев. – Разве старики гуляют? – Пройтись, – поправился Мостовской. – Давайте походим, вечер прекрасный. – Что ж, можно, я завтра с двух работаю, – сказал Андреев. – Устаёте сильно? – спросил Мостовской. – Бывает, конечно. Этот небольшого роста старик, с лысой головой, с маленькими внимательными глазами, понравился Андрееву. Некоторое время они шли молча. Очарование летнего вечера стояло над Сталинградом. Город чувствовал Волгу, невидимую в лунных сумерках, каждая улица, переулок – всё жило, дышало её жизнью и дыханием. Направление улиц и покатость городских холмов и спусков – всё в городе подчинялось Волге, её изгибам, крутизне её берега. |
