|
– Толя, комсомолец, стал взрослый человек, наш защитник, а ведь до войны приезжал к нам совершенно ребёнок. И голос другой, и манеры, и глаза какие то... – Ты обрати внимание, как его приятель всё на нашу Женю поглядывает, тихим басом ска-зала Софья Осиповна. – А позапрошлым летом, когда Людмила с Толей гостили у нас, Толя гулять пошёл, а в это время дождь... Людмила схватила плащ, калоши и кинулась к Волге его искать: «мальчик про-студится, расположен к ангине»... А на другом конце стола начался спор. – Ничего не драп, – сердито говорил Ковалёв Серёже. – Мы бои вели от самой Касторной. – Так почему же так стремительно отступали? – Вот ты повоевал бы, так не спрашивал. Я за всех отвечать не могу, а наш полк дрался! Да как дрался! – А некоторые раненые у нас в госпитале, – сказала Вера, – считают, что всё опять, как в сорок первом. – Вот на переправах, там тяжело, – сказал Ковалёв, – бомбит день а ночь. Моего друга убило, а меня подранило. Ночью навесит ракеты и бомбит, как зверь. – Он и нам тут даст, – сказала Вера, – боюсь бомбёжки! – Это как раз не страшно, – вмешалась в разговор Мария Николаевна, – мы пока в глубо-ком тылу, у нас кольцо зенитной обороны, говорят, не слабее московской. Если прорвутся, то единичные только! – Ну, это вы бросьте, знаем мы эти единичные, – снисходительно усмехнулся лейтенант. – Верно, Толька? У него тактика – удар с воздуха, подготовочка, и сразу удар танками. Этот юноша был здесь самым опытным, уверенным и больше других знал о войне. Говорил он усмехаясь, снисходя к наивности своих собеседников. Вере Ковалёв напоминал тех лейтенантов, что лежали в госпитале. Они с разгорячёнными лицами яростно спорили между собой о том, что было понятно лишь им одним, насмешливо усмехаясь, поглядывали на сестёр. Этот Ковалёв был, однако, похож и на тех довоенных ребят, что, приходя в гости, играли с ней в подкидного и в домино, участвовали в школьных кружках и брали у неё на два вечера «Как закалялась сталь». – Пожалуй, пори затемнять окна, – оказала Маруся и, прижав кулаки к вискам, точно пре-возмогая боль, пробормотала: – Война, война... – Теперь бы самое время ещё стопочку выпить, – сказал Степан Фёдорович. – После сладкого, Степан?» – спросила Маруся. Лейтенант снял с пояса фляжку. – Хотел на дорогу оставить, но ради таких людей... Ну, Анатолий, будь здоров. Я решил не ночевать, сейчас пойду. Ковалёв разлил желтоватую водку Анатолию, Степану Федоровичу, себе и потряс пустой флягой перед Сережей, в ней постучала пробка. – Вся. В полутёмной передней Ковалев втолковывал Жене: – Рассуждать можно так и этак. А вот я через пять дней снова буду на передовой. Понятно? Он смотрел на неё пристальными, одновременно злыми и ласковыми глазами. Да, она по-нимала – он просил её любви и сочувствия. И сердце сжалось у неё, так ясно видела она простую и суровую судьбу этого юноши. Степан Фёдорович обнял за плечи лейтенанта, словно со брался уйти вместе с ним. Он вы-пил лишнего, и Мария Николаевна смотрела на него с таким упреком, точно эта лишняя стопка водки имеет не меньше значения, чем все трагические события войны. Стоя в дверях, Ковалёв с внезапным бешенством сказал: – Рассуждение происходит, почему отступаем? Хорошо рассуждать! Все вы родину защи-щаете, а наше дело маленькое, мы воюем. А тут – как бывает? Ляжешь отдохнуть в обороне, а он за ночь сорок километров прошёл строго на восток. Что тогда скажешь, а? Я видел бюрократов, в тыл драпают, только ветер свистит. Посмотрел бы я на этих, что пальцами тычат, если б в окружение попали. Тот, кто на передовой, у того душа живёт! Лицо Ковалёва побледнело, он хлопнул дверью и на лестнице выругался. |
