Боратынский направился сразу к приятелю своему, молодому князю Голицыну, жившему в собственном доме на широкую ногу. Дом, правда, был невелик, построен на скорую руку и требовал перестройки, но все же то было почти единственное дружественное прибежище, в котором Иван Боратынский мог не только сам остановиться, но и привести приятеля. Так Любава, волею Провидения, избавлена была от хлопот, связанных с поиском жилища. Скитания ее пока прервались.

Молодой Василий Голицын с радостью встретил приятеля и его друга, спутника (а точнее, спутницу). Для Любавы и ее слуги определили комнату в которой, как выразился хозяин, «молодой человек может найти все самое необходимое, а кроме того, и удобства».

Старые приятели тут же отправились по делам, а Любава, велев Федору следовать за нею, отправилась пешком изучать город.

— Да-а, — тянул Федор, — никак не мог бы я подумать, что приведется мне бывать в таком месте, как сия столица…

— Сколь превеликолепен град! — поддакивала ему Любава.

Оба они, раскрывши рты от изумления и изрядно веселя тем горожан, которых было немало, неспешно шли по Невской першпективе, оглядывая ее с восхищением.

— И, однако, много же тут народу… Как это все сюда понаехали и желают тут жить? — спросил Федор.

— Что же удивительного, кто не захочет жить в столице? — удивилась Любава.

— Да я бы вот и не захотел, — ответил Федор. — Поглазеть — дело одно, а так… Толкотня, суета…

— Что же, суеты тут и вправду много. Но много и развлечений, приятств различных.

— То-то новый ваш знакомец-барин о развлечениях говаривал… То голову кому отрубят, то кнутом высекут или, скажем, шутов женят — на всю округу звона устроят!

— Экой ты мрачный, Федор, — с укоризной сказала девушка. — Тебе бы прогнозы делать. Народ бы со страху помер.

— Шутите все, Александр Николаевич, — обиделся Федор.

— Да полно, не дуйся, — Любава обернулась к нему. — Смотри окрест. Вот уедем отсюда — пожалеешь, что ничего не рассмотрел толком.

— Ладно… — изъявил согласие кузнец.

Некоторое время шли они молча, только оглядываясь по сторонам. Неожиданно внимание их привлекла роскошная карета, с кучером, двумя лакеями на запятках, с золочеными гербами по бокам и, главное, прелестной дамой внутри кареты, разодетой по самой последней моде. Впереди кареты бежали двое скороходов, расталкивая народ. Любава тут же отбежала в сторону, чтобы не попасться им под руку, но Федор, который вдруг оскорбился тем, что ему придется уступать дорогу двум этаким олухам, как он тут же окрестил скороходов про себя, и не подумал сдвинуться с места. Таким образом, он оказался прямо на пути сей кавалькады.

— А ну, деревенщина, в сторону! — крикнул один из скороходов и толкнул Федора.

Но разве так просто было отпихнуть кузнеца? Стоял он перед двумя довольно худосочными парнями. Оба они разом навалились на него, но Федор, ухватив одной рукой первого, а другой — второго скорохода разом поднял их над землей и растолкал в разные стороны так, что оба со всего маху повалились на землю. Лошади остановились как вкопанные, раздалась брань — это расстарался кучер, — а двое лакеев слетели с запяток и кинулись к Федору, на ходу засучивая рукава. Лакеи были ребята дюжие, и, пожалуй, Федору бы и несдобровать, но кузнец разозлился так, что и четыре здоровых молодца, пожалуй, не справились бы с ним. Набычившись, кузнец полез в драку. Любава, увидав такое безобразие, кинулась было к нему, но что она могла сделать? Только нарваться на здоровенные кулачищи лакеев!

— Федор! Федор! — крикнула она.