В коридоре кто-то торопливо бубнил:

-- ..надо пока не вернулся Лешик. Стул прибить к полу и конфетти в кепку. Побольше... Где дырокол, Тамара? Кто видел дырокол?

Тяжело затопали ножищи. Дырокол -- вещь важная. Почти незаменимая. С помощью дырокола изготовливают конфетти. Уже через полминуты целая группа добровольцев шарила по лаборатории, силясь разыскать дырокол. Евгений Захарович лениво прислушивался. Розыгрыши, что и пять лет назад. А в будущем эстафету подхватит и сам Лешик. Это уж как пить дать. Станет завсегдатаем института, может быть, даже превратится в какого-нибудь кандидата и тоже будет подшучивать. Конфетти в кепку или зонтик, ленточный трансформатор в портфель, заряженный конденсатор в карман плаща,

-- и снова все будут смеяться. А что им еще делать? Не рыдать же в конце концов!..

Евгений Захарович зевнул. За какие-то полторы недели, проведенные в кабинете начальника, он успел утерять чувство солидарности с лабораторной братией. О бывших коллегах думалось теперь только как о бывших -- с надлежащей отстраненностью, пусть даже и с некоторым внутренним смущением. К собственному удивлению, он не знал, сожалеет о случившемся или нет. Было, вероятно, все равно. Да и почему он должен принимать это близко к сердцу? В конце концов он не член правления и не депутат. Это те, отдаляясь от народа, должны стыдиться. А он, по счастью, депутатом не был

. Очень может быть, он вообще никем не был.

"Господи, сотвори какое-нибудь чудо!" -- прошептал Евгений Захарович. -"Перетряхни этот институтишко, перетряхни всю нашу жизнь! Или хотя бы одну мою. Ведь это не жизнь! Клейстер какой-то, кисель в кислой сметане..."

-- А может, ему диод в вилку впаять? Включит -- и сразу повеселеет.

-- Не успеем. Скоро уж вернется...

В каком-то нездоровом порыве Евгений Захарович придвинул к себе проспект. Организм самопроизвольно включился в режим работы. Так, наверное, и происходят самовозгорания.

На первые страницы он накинулся с яростью штурмующего. Черкал и правил, ощущая в себе сладостную злость. Слова и строчки превратились в неприятельский кегельбан. Из пропечатанных шеренг следовало выбить максимальное число букв. Ибо возмущали каждая фраза, каждое слово, а от чужих нелепых афоризмов хотелось смеяться громко, где-то даже по-мефистофельски, чтобы слышали славные соавторы.

За окном оглушительно зацвиркал, заподскакивал мячиком, расфуфыренный воробей. Тепло его распаляло, солнце и облака радовали. Подняв голову, Евгений Захарович буквально прилип к нему взором. Чужая радость работала наподобие мощнейшего магнита. Десять прыжков вперед, десять назад -- вот жизнь-то! Никаких тебе душных кабинетов, никакой пыльной документации.

Не без труда вернувшись глазами к проспекту, Евгений Захарович скрипнул зубами. Синусоида настроения злой кометой взмыла вверх. Так!.. Где-то тут должна быть ссылка на литературу. Ищем, смотрим и не находим. Хорошо-с! Не больно-то и надеялись! Стало быть, вопросик им жирненький на полях! И не просто жирненький, а вот такусенький! Пусть вздрогнут, родимые! Как вздрагивали в свое время чиновники от сталинских ремарок. Так... Аббревиатура не объяснена, предложение не с заглавной буквы, а тут и вовсе какой-то ребус... Он перечитал абзац трижды и все равно ничего не п

онял. Неуверенно фыркнул. Это какой же талантище нужен! Какое умение! Чтобы о простых вещах писать таким слогом!.. Внутренне взрычав, Евгений Захарович снова покосился на окно. Возле орущего воробья уже сидела некая легковерная пигалица. Должно быть, воробей врал ей что-то про райское гнездышко, про заветное местечко, где валом лежат прокисшие пельмени, обкусанные сдобы и колбасная шелуха. Пигалица слушала, приоткрыв клюв. Видно, любила, дуреха, и пельмени, и колбасу. Сообразив, что глупая воробьиха рано или поздно поверит всей этой чепухе, Евгений Захарович

решительно поднялся. Черт бы побрал этот дарвиновский отбор! Кого и куда отбирали? Зачем? Разве там, в начале пути, было так уж плохо? Вон воробьи, к примеру.