— Одежда должна быть небрежной, подчеркивая свободу поведения и раскованность…

Леденцов тревожно поднял руку, чтобы остановить ее, но не успел.

— И надо лечь обнаженной на шкуру медведя или тапира: тогда в мужчине проснется зверь!

Последние слова она уже выкрикнула и замерла, глядя на ставшую белее старинного фарфора Людмилу Николаевну. Не выдержав последующей тишины, Ирка вскочила, опрокинула так и не начатую чашку кофе, заплакала навзрыд и ринулась из квартиры.

— Господи, как она несчастна, — тихо сказала Людмила Николаевна.

— Мама, а ведь ты ее пожалела! — обрадовался Леденцов, припустив вдогонку.

Но он не догнал.

День был испорчен, сразу рассыпавшись на ненужные часы и минуты. Людмила Николаевна, считая себя виновной, сидела в своей комнате тихо как мышь; она даже праздничный стол не убрала, будто надеялась на Иринино возвращение.

Леденцов слонялся по квартире, не находя себе места…

Полистал педагогические книги, показавшиеся теперь ненужными. На секунду врубил магнитофон, но сегодня тяжелый рок прямо-таки ударил по голове своим бесчувственным металлом. Не снимая одежды и не соблюдая дыхания, вяло повыжимал гантели. Схватил кусок торта со стола и съел на кухне, запив водой из-под крана. Трижды крутанул телевизионные программы, нарвавшись на беседу одного человека, диалог двух и дискуссию многих…

Невезуха во всем. Потому что рыжий. А ведь есть страны — не Англия ли? — где рыжих чтут. Все они состоят в одном клубе, им предоставляют работу, везде пропускают без очереди, девушки их любят… Где-то есть остров, на котором рыжих в знак уважения хоронят не в земле, а стоймя в баобабах. С другой стороны, баобабы у нас не растут, да и помирать еще рановато. Она, эта Ирка, дурная, как баобаб. Опять может озвереть и взобраться на свой чердачный сундук.

Леденцов набросил куртку и тихонько выскользнул за дверь. Росшая тревога повела на остановку такси; она, росшая тревога, поторопила водителя, намекая, что решается чья-то судьба…

Он нажал звонок. Не отзывались долго, до нетерпеливого желания утопить обглоданную кнопку намертво. И когда дверь вздрогнула от сброшенного крюка, он почему-то ожидал увидеть мамашу. Но открыла Ирка. Леденцов немо разглядывал ее, будто не виделись годы. Она тоже молчала.

От ирокезки не осталось и следа. Простенький халат, застегнутый на одну пуговицу, тоже обглоданную, как и кнопка звонка. Стоптанные тапки, походившие на лохматые галоши. Спутанные волосы. Ни краски, ни пудры. Лицо спокойно, даже равнодушно.

— Выйди, — попросил Леденцов.

Она закрыла за собой дверь, прижавшись к ней спиной.

— Ир, зря ты на маму обиделась…

— Я не обиделась.

— Почему же ушла?

Она завертела единственную пуговицу с такой скоростью, что Леденцов стал ждать, когда та отскочит.

— Боря, ты хочешь на мне жениться?

— Мы же все решили.

— А почему хочешь жениться?

— Странный вопрос.

— Не отвечай, я знаю почему.

— Почему же?

— Тебе капитан приказал.

— Сама придумала или всем Шатром? — зло спросил Леденцов.

— А что особенного? — деланно удивилась Ирка. — Если вы жизнью рискуете по приказу, то жениться вам раз плюнуть.

— Да Петельников про мою женитьбу еще и не знает!

Леденцов вцепился в ее пуговицу, которая болталась уже на двух ниточках, и в сердцах оторвал. Ирка вздохнула и глянула на него, как мать на неразумное дите.

— Боря, ты меня за чурку держишь. Дура, без образования, тусуюсь с фанатами-шпанятами… Дура, точно.