— Тогда красний...

—Вы что там, в своем ауле, рехнулись? Куда на красной «Волге» ехать, барашков пасти? Да и не делают красных «Волг».

—Ах, жалко. У нас любят, чтобы цвет отличался, чтобы машин бил на всех непохожий.

—  Могу черную «Волгу» с «мигалкой» достать. Но вез­ти ее надо будет в Азербайджан в трейлере. Так попа­дешься.

—   Зачем попадешься? Деньги ГАИ платишь, дальше едешь.

— Не, с «мигалкой» «бабками» не обойтись. Засекут.

— А белий не можешь?

— Не ручаюсь.

—  Что ты можешь, слушай? Неаккуратно работаешь. Зачем кровь на заднем сиденье остался? Зачем свежий ба­рашка в «Волге» вез? Свежий мяс в грузовик возят. Какой нерях!

Кто знает, почему Роман именно на это слово так взъел­ся. Но услышал «нерях», схватил острый, заточенный нож, которым Дробов соскабливал мясо с бараньих косточек, прижал лезвие к небритой шее Исы:

— Ты, паскудник, запомни на будущее и кентам своим накажи: что закажете, то и получите. Деньги, о которых до­говоримся, все до копеечки — в момент передачи «тачки». А если учить меня будешь, яйца отрежу, в рот твой поганый засуну и зашью суровыми нитками. Есть вопросы, старый козел?

Вопросов у Исы не было.

Роман довольно откинулся на стуле. Осклабился кри­вой улыбкой.

— Не боись, старик, со мной по-хорошему, и я по-хорошему. Зачем нам лишняя кровь?

На самом деле Роман любил кровь. И разборки любил.

На одном из допросов он скажет следователю Коржеву:

— При виде крови мы звереем.

— Кто «мы»?

— Мы, Ахтаевы. Это черта у нас такая семейная.

— И Александр?

— И он. Боится, но до первой крови. А после крови — все смелые.

— Кто ж первую кровь пускает, чтоб все смелые были?

—  Поймал меня, ментяра, ладно... Я и пускаю. Я, я, я бью первым! И что ты мне сделаешь? Больше срок дашь? Не испугал. Мне и на зоне теперь паханом быть. Понял? Ты так и будешь шестерить в своей прокуратуре, а я — па­ханом. И на зоне, и на воле.

— Недолго уж, — усмехнулся Коржев. — Следствие за­канчивается. Я про тебя уже все теперь знаю.

Он действительно многое узнал в ходе следствия про Романа Ахтаева.

С 15 лет по тюрьмам и зонам, «ментов» ненавидел лютой ненавистью. А «ментами» считал всех представителей пра­воохранительных органов, по ведомствам их не делил.

Уверил себя, что преступники попадаются, потому что оставляют свидетелей. И дал зарок, создавая банду, в кото­рую вовлек всех своих братьев — и старшего Александра, и среднего Вениамина, и младшего Равиля, — более он оши­бок допускать не будет.

Свидетелей надо «мочить». Роман всех в страхе дер­жал — и родных братьев, и физически сильного и не менее злого Дробова. В зоне Роман не признавал даже самых кру­тых авторитетов. Весь в шрамах. Чудом живым выходил из разборок. Но заслужил в конечном итоге репутацию «бе­шеного», которого не трогали даже «воры в законе». Злые, желтые как у волка, чуть раскосые глаза постоянно искали вокруг опасность, обиду, врага. Первая реакция на любой внешний раздражитель: «Убью!» Когда насиловал, а без насилия любовь не признавал, приставлял нож к горлу и шипел: «Убью». Когда проводил разборки с теми, кто поку­пал у него машины «из-под трупа», тоже, чуть что, недо­вольство какое или меньшая, чем договорились, сумма, обещал: «Убью!» Почерпнуто из многочисленных свиде­тельских показаний. Роман, когда читал эти показания, крестики карандашом ставил против фамилий свидетелей (свидетель, к сожалению, при нынешнем законодатель­стве у нас очень беззащитен перед изобличаемым преступ­ником; по закону следователь обязан давать читать свиде­тельские показания подследственному, словно «подстав­ляя» их возможной мести), серьезно обещал следователю: выйду с зоны, всех «замочу», из-под земли достану.