Из рассказа следователя областной прокуратуры

«...Иногда мелочь помогает продвинуться. Я имею ту ха­рактерную мелочь, которая раскрывает преступника, ну, или точнее, подследственного. Преступником его суд на­зовет. Хотя у меня, конечно, свое мнение складывается за­долго до суда, да я ведь до суда интервью не даю. Да, так вот, был такой тяжелый момент. Фактов набралось вагон и маленькая тележка. И вдруг Роман перестал давать показа­ния. Мне еще как минимум два события преступления рас­кручивать. А он как отрезал. Молчит на допросах. И так три месяца! А у нас — сроки! Да и не в сроках формальных дело, надо ведь заканчивать. Материала для осуждения всех чле­нов банды было уже достаточно, но не могу я передавать такое незаконченное дело в суд, душа против, люблю за­конченность, гармонию какую-то... А для того, чтобы все дела свести в одно большое, мне надо, чтобы Роман загово­рил. А он молчит третий месяц. И так я ломал голову, и этак. Разные материалы, вещдоки, свои записочки, сде­ланные в разное время, раскладывал на полу в кухне. Жена с сыном и дочкой спят, десятые сны видят. Я курю, пью хо­лодный чай, потому что от курева уже в горле першит, и все на полу свой «пасьянс» раскладываю. Ну, нашел я письмо, изъятое во время обыска у Романа. Причем письмо было вскрыто, значит, он читал его. Пишет ему некая девушка, скажем, Зина: вот ты уехал, милый мой Роман, я скучала, скучала, но теперь мне легче, у меня появился Мурзик, с такими же, как у тебя, чуть раскосыми глазками.

Ну, думаю, тут что-то есть. Я — к Роману. Кто такой Мурзик? Он отмалчивается. А потом из него выплеснулось: «Начальник, — говорит, — что хочешь скажу, помоги ра­зыскать их. Мурзик, я так понимаю, — мой сын. Девушку эту я плохо помню. Случайная встреча была, неделю мы с ней в Верхневолжске хороводились. Как-то глянулся я ей. А мне все одно: баба и баба. Веришь, нет, всегда баб больше или меньше, но силой брал. А эта дала сама, да как-то охот­но. Мне бы задуматься, может я ей в самом деле глянулся. А я сдуру посчитал, что оторва, раз сама дает. Ну, поматросил и бросил. Ты знаешь, почему нам пришлось из Верхневолжска срываться. И стала меня вдруг тоска глодать. Веришь, начальник, ночами не сплю... А все потому, что письмо от Зинки получил перед самым арестом. Ничего толком узнать не успел. Сперва не думал об этом, другие за­боты были. Как от тебя, тягучего, отлипнуть, выкрутить­ся. А теперь вижу, серьезные у меня перспективы. И за­хотелось мне найти их, Зинку с сыном. Мало ли как жизнь сложится, если вообще мне ее оставят. А сын — он всегда сын, продолжение жизни. Даже и такой хреновой, как моя».

А теперь представьте: на конверте нет обратного адреса, и фамилии Зины ни я, ни Роман не знаем. А мне позарез надо, чтоб он опять заговорил. Поверите ли, нет, но Зину мы нашли. За 10 дней. При этом следователи и опера про­делали работу не меньшую, чем та, что потребовалась, что­бы изобличить Романа! И нашли! А как же. Я слово дал: найду, он «колоться» начнет. Тут ведь не торговля с под­следственным: ты мне, я тебе. Просто такие отношения сложились: каждый свое слово держит, и все... И оба слово свое сдержали. Роман «бормотать» начал, все, что я от него ждал, сказал. А что? Мазурик — он тоже человек. Мерза­вец, садист иногда, но и обыкновенные человеческие чув­ства в нем присутствуют.