|
И стал аполитичный Матвей помощником коменданта ревкома в восставшем Кронштадте. Хотя, с другой стороны, все, о чем ревкомовцы кричали на митингах, он понимал и соглашался, что дальше так жить нельзя. Поскольку, как и другие моряки, выходцы из русских деревень, знал, до какого ужаса довела деревню продразверстка. Там убивали крестьян за то, что хлеб не хотели от голодных детишек отрывать, здесь — за то, что вступались крестьянские сыновья за убитых отцов и братьев. Словом, среди участников кронштадтского восстания был Матвей Комаров как бы и среди своих. И когда держать оборону стало невмоготу, ушел он, вместе с 8000 товарищей, в ночь с 17 на 18 марта в Финляндию. Но месяца через полтора вернулся в Петроград. К советской власти он явно не питал особый симпатий, но вернувшись вместе с активными борцами против нее, сам в этой борьбе уже участвовать не хотел. По сделанным во время допроса признаниям, отказался даже расклеивать антисоветские листовки.
<style name="11">И хотя за совершенные им проступки он должен был отвечать перед законом, ему не грозило никакое страшное наказание — нелегальный переход границы, участие в «мятеже» — ну отсидит пару лет, а там — начинай новую жизнь. Как-никак, а русскому человеку в своей, пусть и голодной, «неумытой» России всегда кажется слаще да теплее, чем в сытенькой, чистенькой, но иноземной державе. Следователь решил усилить обвинение, пригласив двух свидетелей. Но допрошенные С. П. Васильев и А. А. Васильева ничего о контрреволюционной деятельности матроса сказать не смогли. И что же? Остановило это руку следователя, уполномоченного ПЧК Лебедева? Ничуть. В заключении по делу Комарова рукой Лебедева уверенно записано: играл руководящую роль в организации, разрабатывал террористические планы, хранил дома оружие и типографию. Ну, а то, что не нашли следов оружия и типографии, — это не важно! Значит, опытный нелегал, хорошо спрятал. <style name="11">И придумал Матвей хороший план. Признал себя виновным во всем, в чем обвиняли. Дал согласие помогать следствию. 27 июля 1921 г. он, вместе с уполномоченным Александровым, выехал на российско-финляндскую границу для встречи прибывающих в Россию членов организации. Худо было, конечно, в финском лагере, но лучше жить на чужой земле, чем помирать на своей. И в первом случае, когда рвался домой, был прав. И во втором, когда вырвал рукав бушлата из рук уполномоченного Петрогубчека Александрова и, истошно крича «Не стреляйте!», рванулся к финской границе. Оттуда и не стреляли. Стреляли с русской стороны. Стреляли метко. Так и записали: «Погиб при попытке к бегству»... Не удалось новгородскому парнишке остаться в стороне от революции. Ушел, вроде бы, от нее в Кронштадте, ушел в Петрограде. Но догнала она его маленькой свинцовой пулькой в трех шагах от холодной и чужой Финляндии, которая была готова, однако же, принять изгнанника. В отличие от отторгнувшей блудного сына родины... <style name="11">А вот другому кронштадтцу — бывшему командиру отдельного артиллерийского дивизиона 187 бригады, уроженцу Твери (где он появился на свет в 1894 г., и был, стало быть, не старше большинства своих матросов-артиллеристов, у которых пользовался заслуженным, тем не менее, уважением) Дмитрию Леонидовичу<style name="a2"> Введенскому<style name="11"> повезло несказанно: простых матросов вокруг расстреливали десятками, а он, офицер, остался жив. Всего — ничего, — два года принудительных работ в лагере. Другое дело, что вина <style name="11">Дмитрия Леонидовича была несказанно мала и к тому же не доказана... Но кого это волновало в «незабываемом 1921»? <style name="11">Его арестовали 25 мая 1921 г. |
