|
Чем жестче, беспощаднее в достижении цели, тем жестче и беспощаднее аппарат принуждения масс, механизм управления ими, то есть — государство. Зиновьеву казалось, что так думал и Ленин. Но в «Государстве и революции» он пытался убедить эти самые массы, которые предполагал бросить на баррикады революции, что им, массам, нужно государство нового типа, освобожденное от эксплуатации. И от эксплуататоров, Коих необходимо физически уничтожить, чтобы не мешали строить новое государство. Ах, Ильич, Ильич, противоречи-и-и-вый человек наш Ильич... Зиновьев погрозил пальцем своему отражению в зеркале. Кто, как не Ильич, просил, требовал от Петросовета и ПетроЧК создать в колыбели революцию «второй Кронштадт», чтобы пугнуть всю эту контрреволюционную шваль, все это интеллигентское отребье, попов и раввинов, мулл и ксендзов. Хотя какие, к чертям собачьим, в Петрограде раввины, муллы и ксендзы, — это я так, сгоряча, для красного словца. Есть, конечно. Но Петроград — город в массе своей православный. По православной церкви и основной удар придется. Уже пришелся. И еще ударим. Ильич меня попросил, а я то, сомневаться буду, возражать? Дескать, активного контрреволюционного подполья в городе не осталось. Чтобы услышать в ответ: «Плохо ищешь, Григорий! А может, не хочешь искать? Может быть, говенный гуманизм тебе дороже революционной целесообразности? Может быть, попробовать тебя на другой работе»? Нет, нет,
<style name="11">Владимир Ильич! Не надо, словно обращаясь к реальному Ленину, закричал Зиновьев. Я справлюсь. Мы покончим с контрреволюционной сволочью прежде всего здесь, в Петрограде! Устроим этим гадам «второй Кронштадт», чтобы пугнуть всю Россию! Чтобы устрашились остальные, увидев казни, услышав о них... «Увидев», пожалуй, слишком... «Когда чего-то очень много, — говорил мой покойный дедушка, — это уже плохо. Нужно, чтобы чего-нибудь не хватало». Так пусть не хватает информации, пусть ходят слухи. Мы расстреляем сто, а слухи увеличат цифру в десятки раз. Мы посадим, пошлем в лагеря и ссылку тысячи, а слухи доведут их до миллионов. И все будут бояться. Ильич — гений! Мы должны заставить массы бояться нас. Эсеры, меньшевики пытаются заставить массы полюбить их. Бессмысленно! Только — бояться... <style name="11">Зиновьев посмотрел на старинные напольные часы в углу кабинета, явно реквизированные в какой-то старой петербургской квартире. <style name="11">Утро... Зиновьев набрал в рот светлого чая из стакана — серебряный подстаканник был тоже реквизированным, — прополоскал рот, засунул в рот палец, протер мокрым пальцем глаза и, снова засунув его в рот, «подраил» зубы. <style name="11">— Вот и помылся, — удовлетворенно сообщил он своему отражению в зеркале, подмигнул и стал энергично крутить ручку стоящего на столе телефона, — Мария Петровна, соедини меня с ПетроЧК, с Семеновым. <style name="11">Б. А. Семенов, назначенный в апреле на должность председателя ПетроЧК, нравился ему и не нравился. Он был бесстрашен, способен пойти прямо на дуло маузера, умел не спать несколько ночей кряду и оставаться работоспособным. У самого Зиновьева от бессонницы всегда болела голова, ему надо было хоть часа четыре в сутки, да поспать. Вот почему в последние дни, когда в городе началась «работа» по созданию «второго Кронштадта», он ночевал в кабинете, в Смольном. Так хоть удавалось выкроить время для сна. Не нравилась Зиновьеву ухмылочка Семенова. Как прапорщик какой-нибудь, презрительно процедил Зиновьев. Чего-то ухмыляется, будто знает то, чего не знаешь ты. Или будто в чем-то сильнее тебя. А, вспомнил, у кого была такая улыбка. |
