В общем, не будем притворяться, что Аристотель (кстати, воспитатель царя) был единомышленником Маркса, но вы можете себе представить, как меня позабавила вся эта пиратская история. Ох уж этот Аристотель!

Монтале и бузина

Увидев неподдельный восторг своей спутницы, Монтале заметил: «Какие красивые цветы» – и спросил, как они называются. Спациани «взвыла, как раненый зверь». Не может быть! Он создал столь дивный поэтический образ и при этом не узнал бузину в ее естественной среде обитания? Монтале развел руками: «Все-таки поэзия состоит из слов». Этот случай – лучшее объяснение разницы между поэзией и прозой.

Проза говорит о вещах, и если писатель упоминает бузину, то должен хорошо ее себе представлять и давать соответствующее действительности описание, иначе лучше вовсе обойтись без нее. В прозе действует закон rem tene, verba sequentur – «говори по делу, слова найдутся». Начало «Обрученных» (кстати, написанное девятистопником), как и последующее напевное описание пейзажа, не было бы столь прекрасным, не наблюдай Мандзони подолгу за двумя непрерывными цепями гор, высоким мысом с правой стороны и обширным низменным побережьем с левой, мостом, соединяющим оба берега, а также горой Резегоне. В поэзии все наоборот: сначала ты влюбляешься в слова, а потом приходит все остальное – verba tene, res sequentur, или «держись слов, а суть дела приложится».

Выходит, Монтале никогда не видел стебель вики, водоросли и морские звезды, меч-траву, живую изгородь из питтосфор, в серебре двойном росу, сорванную черепицу, белую бабочку, перепелиный хор, кадриль и ригодон, стезю на дне овражка? Сложно сказать, но слово поистине самоценно в стихотворении, где ручей лишь потому задушенный до хрипа, что нужна рифма для выброшенной на берег рыбы, в противном случае он бы булькал, бормотал, клокотал, задыхался или бурлил. Однако звуковая партитура потребовала, чтобы ручей чудесным образом хрипел, и «это навсегда, – / как то, что длится полноценный кон / подобно ходу суток, и что память / растит в себе».

Лгать и притворяться

Обычно художественный вымысел подразумевает наличие неких указаний на условность повествования, к примеру, слово «роман» на обложке или зачин «Давным-давно…», но часто начало книги подает нам ложный сигнал о правдоподобности. Приведу пример: «Около трех лет тому назад мистер Гулливер, которому надоело стечение любопытных к нему в Редриф, купил небольшой клочок земли с удобным домом близ Ньюарка… <…> Перед отъездом из Редрифа мистер Гулливер дал мне на сохранение нижеследующую рукопись… Я три раза внимательно прочел ее… Все произведение, несомненно, дышит правдой, да и как могло быть иначе, если сам автор известен был такой правдивостью, что среди его соседей в Редрифе сложилась даже поговорка, когда случалось утверждать что-нибудь: это так же верно, как если бы это сказал мистер Гулливер».

Посмотрим на титульный лист первого издания романа: там нет ни слова об авторе Джонатане Свифте, зато сообщается, что перед нами подлинная автобиография, написанная самим Гулливером. Читатели могут и не поддаться на уловку, зная благодаря «Правдивой истории» Лукиана и его последователям, что нарочитые уверения в правдивости сразу выдают подделку. Однако порой в романах до того плотно переплетены вымышленные факты и элементы действительности, что читатели оказываются сбиты с толку.

Иной раз они до того серьезно подходят к романам, что верят, будто там описаны реальные события, а персонажи высказывают подлинные мысли автора. И уж поверьте мне, автору романов, на слово: когда тираж переваливает за десять тысяч экземпляров, на смену ценителям художественной литературы приходят читатели, которые принимают на веру все происходящее в книге.