Диоталлеви, герой моего романа «Маятник Фуко», издевается над своим другом Бельбо, который помешался на компьютерах, и на странице 45 говорит ему: «Истинная Машина, разумеется, существует, но она создавалась не в какой-то силикатной долине». Мой коллега, специалист по точным наукам, с сарказмом заметил, что вообще-то долина называется Силиконовой, потому что в переводе с английского «silicon» означает «кремний». Я ответил, что прекрасно осведомлен о роли кремния в производстве компьютеров, и дочитай он до 275-й страницы, то обнаружил бы диалог господина Гарамона с Бельбо, где издатель предлагает включить компьютер в «Историю металлов», поскольку в нем используется кремний, на что Бельбо возражает: «Но кремний – это же не металл, а металлоид». Еще я напомнил ему, что на странице 45 говорил не я, а Диоталлеви, который не обязан разбираться в химии или тонкостях английского языка, к тому же было ясно, что он пародирует неточные переводы, все равно что он назвал бы хот-дог горячей собакой.

Мой коллега (не испытывающий особого доверия к гуманитариям) скептически усмехнулся, утвердившись во мнении, что я пытаюсь удержать хорошую мину при плохой игре.

Вот вам пример читателя, который, несмотря на всю свою образованность, не способен воспринять роман как одно целое и найти связь между разными его частями. К тому же он совершенно невосприимчив к иронии и не отличает мнение персонажа от мнения автора. Подобным негуманитариям понятие притворства неведомо.

Легковерие и самоидентификация

Я сейчас как раз читаю колонку Эудженио Скальфари в последнем выпуске L’Espresso, где он развивает тему моей предыдущей «картонки». Скальфари согласен, что бывают люди, принимающие вымысел за чистую монету, но полагает (и полагает, что я полагаю), что художественный вымысел может быть истиннее истины, влиять на самоидентификацию и оценку исторических событий, развивать восприятие и так далее. С такой точкой зрения можно только согласиться, кто бы спорил.

Этим дело не ограничивается. Художественный вымысел оказывает и эстетическое влияние: хотя читатель знает, что мадам Бовари никогда не существовала в действительности, он все равно наслаждается многогранностью созданного Флобером образа. Однако именно категория «эстетического» выводит нас на полярную ей категорию «алетического» (то есть «истинного», как его понимают логики, ученые или судьи, которым предстоит определить, насколько правдивы показания свидетеля). Две категории диаметрально противоположны друг другу, ведь если судья расчувствуется, услышав эстетически безупречную ложь подсудимого, – это катастрофа. Я же обращался к алетической категории и в своих размышлениях отталкивался от темы лжи и обманчивости. Лосьон, который, по словам Ванны Марки, обеспечит вас роскошной шевелюрой, – это ложь? Ложь. Встреча дона Аббондио с двумя головорезами – это ложь? С алетической точки зрения ложь, но ведь автор не говорит нам, что его текст правдив, он притворяется, что это правда, и ждет, чтобы читатели ему подыграли. От нас ему нужна, если воспользоваться термином Кольриджа, «приостановка неверия».

Скальфари приводит в пример «Страдания юного Вертера» и всех тех юношей и девушек, которые совершили самоубийство, отождествляя себя с главным героем. Принимали ли они роман за правду? Может, и нет, как и мы знаем, что Эмма Бовари – плод фантазии автора, однако ее судьба трогает нас до слез. Даже осознавая, что перед нами вымысел, мы можем идентифицировать себя с персонажем.

Мы догадываемся, что Эмма Бовари – вымышленный персонаж, однако в нем воплотились судьбы реальных женщин, и у нас с ней тоже может оказаться что-то общее, мы извлекаем урок из ее истории, познаем жизнь и самих себя.