— Хороший человек, — лениво проговорил Букеев. — Попариться любит, да чтоб его веником как следует отходили. Квасок дюже ценит…

— И от водочки не откажется! — подхватил кто-то. — Под капустку квашену!

— И ходок ещё тот! — рассмеялся Рудак. — Любит капитан приволокнуться! Бабы ему нравятся деревенские, да не какие есть, а статные, рослые чтоб!

— Да, — рассмеялись солдаты, — это дело капитан очинно уважает!

— Я тебе, Стёпа, так скажу, — продолжал Букеев. — Повезло тебе с командиром! У нас завсегда больше табаку и сахару, а щи — наваристей!

— Это точно, — кивнул усатый нижний чин, скручивая «козью ножку». — Мы и у красных едали щи да каши, и у белых на довольствие становились, а у капитана Иванова всё получше, по-семейному как-то.

— У красных? — поразился Степан.

— А чего ты удивляешься? — хмыкнул усач. — Тут, считай, все красноармейцами были, да в плен попали. Вот и угодили в четвёртую роту. Офицеры нашего капитана почему-то Гришей зовут, хотя он и Пётр. За простецкий нрав, видать. Иванов-то не притворяется, как некоторые, он по жизни такой.

— Его ещё Иисусом Навином кличут, — хихикнул Шереметев.

— Иисусом? Почему?

— Да это не тот Иисус, который Христос, а…

— Ну не читал человек ежели Священного Писания!

— В обчем, любит наш капитан покрасоваться. В бой всегда верхом, впереди цепи, а пеший никогда в атаку не пойдёт. Уж сколько под ним коней прибило… Мать моя… А сам цел!

Тут теплушка дёрнулась. Лязгнули сцепки, заголосил паровоз.

— По вагона-ам! — разнеслась команда.

— Этта… — глубокомысленно произнёс Сорока. — Тронулись, значит.

И покатил эшелон на фронт. На войну.

От сытости ли, от нервов ли, а только задремал Котов, да и уснул.

И спалось ему хорошо — вагон качался, словно убаюкивал, тепло от печки расходилось, и даже знобкие сквознячки, что задували в щели, тревожили не шибко.

Проснувшись, Степан потянулся как следует и выдохнул. Знатно он прикорнул! Уже и темень на дворе.

Тут состав стал притормаживать, пока вовсе не остановился. Видать, пропускали литерный.

В теплушке шёл неспешный разговор, и Котов прислушался.

— Этта… Как можно было окопы побросать да по деревням разбежаться землю делить? А германец, значится, ту самую землю пущай топчет? Правильно Корнилов сказал: сперва повыгоним всех вражин, а после о наделах думать будем.

— Говорят, тем, кто в армии отслужил, больше земли полагается…

— Не говорят, а приказ такой есть! Отслужил, значится, заслужил! И нарежут тебе тридцать десятин землицы, да какой получше. Потому что солдат! Не прятался, поди, не бегал зайцем, не трясся в норке, а воевал.

— Справедливо, я считаю…

— Ну слава богу, а то Корнилов весь извёлся уже — вдруг да Граф недоволен будет?

— Чаво?

— Скорей бы войне конец.

— Этта верно…

— А я всё прикидываю, как избу срублю — чтоб на реку глядела. И балкончик к ей приделаю, сам все балясины выточу… А вот так, через двор, коровник поставлю…

— Не-е, лучше овечек завести. Считай, кажный год с шерстью будешь, а её-то продать недолго. И не спортится, как молоко…

— А видал, чего черкесы делают? Сквашивают они молоко — и в сыр!

— Тоже дело.