— Прошу вас, присаживайтесь! — предложила она, заняв место на диванчике напротив кресла.
Йола приняла предложение, отметив про себя, что за окном расположен балкон, с которого открывается вид на долину Эндра.
Мадам Реназе тем временем по достоинству оценила точеный профиль гостьи.
— Я часто слышала о вашей красоте, мадемуазель, — сказала она. — Оказывается, похвалы в ваш адрес не были преувеличением.
— Мой отец порой бывал несправедлив в оценках, — улыбнулась Йола.
— Он сильно любил вас.
— А вы, мадам, дарили ему счастье. Я всегда буду благодарна вам за то, что вы наполняли его жизнь радостью.
Глаза мадам Реназе наполнились слезами, хотя она изо всех сил пыталась их сдержать. Наконец, взяв себя в руки, хозяйка дома еле слышно произнесла:
— Я была самой счастливой женщиной на свете. Ведь меня удостоил своей любовью такой чудесный человек, как ваш отец.
— Папа точно так же думал о вас, — ответила Йола. — Он как-то раз признался, что в тот год, когда вы вошли в его жизнь, он пребывал в отчаянии. Дальнейшая жизнь казалась ему беспросветной, но вы своим присутствием как будто наполнили ее светом и теплом.
Мадам Реназе сложила руки и прошептала:
— Вы так добры, мадемуазель, говоря эти слова. С вашей стороны это так благородно — приехать сюда, хотя на самом деле этого не стоило делать.
— Я имею на это все права, зная, как много вы значили для папы и то, как он относился к вам, — возразила Йола. — Я рада, я очень рада, что у вас такой прекрасный дом, где многое напоминает вам о моем отце.
Йола знала, что мадам Реназе всегда отличалась безукоризненными манерами. Она находилась с отцом в Венеции, когда тот умер, и привезла его тело домой, постаравшись избежать лишней огласки.
Когда гроб с телом покойного прибыл на железнодорожную станцию Ланже, его встретили те, кого мадам Реназе сочла нужным известить, а сама она тут же скрылась.
На похороны, состоявшиеся в поместье, на которых присутствовали почти все жители округи, она не пришла и, похоже, даже не прислала венка, а если и прислала, то без всякой записки.
Лишь по дарам, которые граф оставил ей по завещанию, можно было догадаться, как много они значили друг для друга.
Йола всегда знала это потому, что у отца никогда не было от нее секретов, и он часто рассказывал ей о мадам Реназе.
Она понимала: такой жизнелюб, как отец, просто не мог жить с ее матерью, ибо та своей холодностью отравила ему существование.
Интересно, задумалась Йола, какова была бы его семейная жизнь, женись он на мадам Реназе.
Но отец ушел из жизни еще до того, как минул год со дня смерти ее матери. Йола же так и не осмелилась задать ему этот вопрос, чтобы он не подумал, что она вторгается в тайную сторону его жизни.
И вот теперь, глядя на мадам Реназе, Йола думала о том, что эта женщина была для отца идеальной спутницей жизни.
В первый раз узнав о мадам Реназе, она испытала укол ревности, однако отец уловил это чувство и сумел объяснить дочери, что любовь настолько велика и разнообразна, что по-разному дается разным людям.
— В книгах, — сказал он, — о любви всегда говорится как о пироге, который можно разрезать лишь на строго определенное количество кусков, и я с сожалением вынужден признать, что многие люди настолько неразумны, что придерживаются этого мнения. — Говоря это, он не сводил глаз с Йолы. — Маленьким детям свойственно задавать родителям такие вопросы: «Кого ты любишь больше, меня или Пьера?» — продолжил он. — Женщины всегда хотят полного, абсолютного обладания, но в действительности это неестественно или просто невозможно. |