— Эту коляску бросим здесь? — мимоходом поинтересовалась Мари.

— Зачем же, — возразила Соня. Несмотря на отчаяние, ее мысли работали как никогда ясно. — В повозку мы положим тело Жана и довезем его до ближайшего кладбища.

— А потом?

— А потом дадим денег священнику — наверняка при кладбище имеется часовенка, где Жана отпоют как положено и похоронят.

— Ваше сиятельство хочет сказать, что не мы станем хоронить сами нашего друга и хорошего человека Жана Шастейля, а предоставим это посторонним людям?

Соня, услышав ее вопрос, даже споткнулась на ровном месте. Она же хотела как лучше. Разве не дышит опасность им в затылок? Разве только что сама Мари не убедилась в этом?

— Мы можем погибнуть, — сказала она вслух, все еще не до конца осознавая, какой урок только что преподнесла ей Мари — сирота, воспитанная в монастырском приюте. Разве Софья думает только о себе? — Пабло сказал, что для нас главное — побыстрее пересечь границу с Францией, и если мы этого не сделаем, то попадем в лапы к инквизиции. Надо спешить…

— Можем погибнуть, — согласилась Мари, не обращая внимания на ее слова о необходимости спешить, — значит, так Богу угодно, мы все, что было нужно в жизни, исполнили и теперь можем предстать перед Ним…

— У нас в России говорят: «Береженого Бог бережет», — и если мы сами о себе не позаботимся… — продолжала настаивать Соня, но, встретившись с взглядом Мари, осеклась. — Прости. Наверное, я испугалась. До сего времени мне не приходилось убивать человека. И никогда прежде за мной не гнались, чтобы убить… И еще, если честно, мне пока не хочется представать перед Богом.

— До СЕГО дня я тоже этого не делала, — пожала плечами ее служанка. — Но и запятнав себя в грехе, я не раскаиваюсь. И если бы вам опять угрожала опасность, я опять не стала бы колебаться: грех это — убить защищаясь — или не грех… А страх — что ж, он не дает человеку до конца быть человеком, и если не прогнать его от себя… От трусости до предательства тоже не очень большой путь.

Соня встряхнула головой, чтобы прогнать поднимавшуюся в ней злость. Служанка, безродная девчонка, только что намекнула, что она собиралась предать Жана. Бросить его тело… Ишь как гладко она говорит, как умно рассуждает? Ей захотелось прикрикнуть на Мари, топнуть ногой, потребовать не забывать, кто здесь госпожа, а кто… неизвестно кто!

Но именно злость, как ни странно, прогнала из ее души этот самый страх.

— А что ты обычно делаешь, чтобы избавиться от страха? — все же спросила она Мари как ни в чем не бывало.

— Стараюсь покрепче зажмуриться и сказать: «Я ничего не боюсь, и будь что будет!»

— И все? — невольно улыбнулась Соня.

— И все!

Лошадь бодро трусила по дороге, и солнце так же светило, и небо не упало на землю от того, что Жан ушел из жизни. То же самое будет, когда умрет Соня…

Она вздохнула поглубже, чтобы слезы, совсем близко подобравшиеся к глазам, не вылились наружу.

— Ты права. Доедем до ближайшего кладбища и там, думаю, разберемся, как похоронить нашего бедного товарища… Давай для начала подгоним чужую повозку к нашей карете и привяжем к ней.

Карету, в которой Соня ехала с Мари, тащила одна, хоть и крепкая, лошадка, а в чужую повозку были запряжены две лошади.

Надо будет потом, решила княжна, в карету запрячь еще одну лошадь, а вторую… а вторую продать. Кто знает, как еще долго придется добираться до Франции и сколько на это понадобится денег.