– Судя по всему, мадам, его казнят.

– Как! Опять?

После этого наивного восклицания нельзя было сдержать улыбку. Эрмину и саму охватил мимолетный приступ веселости.

– По правде говоря, этого несчастного однажды уже расстреливали, – добавила она. – И теперь было бы более гуманно отдать должное той ловкости, с которой он совершил побег…

– Иными словами, – перебил ее Гонтран, – полиции, точнее, военным властям, лучше было бы его не трогать и позабыть эту старую историю.

– В то же время, если на него донесли…

– То было бы намного умнее предупредить Жана-Мари, чтобы он спрятался, а доносчика наказать, обвинив в том, что он посмеялся над правосудием.

– Нам легко рассуждать, – сказала Эрмина.

– А как поступят с Кадишон? – спросила Маринетта, поднимая на Семилана свои большие глаза.

– Кадишон? Ее, по-видимому, передадут в руки полиции, обвинят в содействии побегу возлюбленного и определят наказание.

– Возлюбленного, который через несколько часов после освобождения стал ее мужем! – сказал Кастерак.

– Верно, говорили, что так оно и было.

– Но тогда его казнят не сразу, – заметила Эрмина.

– Почему?

– Потому что при рассмотрении судом дела его жены он будет проходить сообщником.

– Вы правы.

– А это может продлиться не один день.

– В самом деле.

– Как знать, может, тем временем ему вновь удастся спастись.

– Да и потом, – вставила слово Маринетта, – мне кажется, что этого человека вряд ли осмелятся казнить, ведь поступок его, в общем-то, был совершенно незначительный, а за эти полтора года вполне заслужил себе свободу.

– Вы правы, дочь моя. Генералу не останется ничего другого, кроме как обратиться с прошением помиловать гренадера.

– Но удовлетворят ли его ходатайство?

В этот момент в салоне, где наши герои вели беседу, содержание которой мы только что передали, вошел де Сентак.

Увидев его, Семилан, до этого пожиравший Вандешах глазами, напустил на себя вид полнейшего спокойствия и равнодушия.

Что касается Кастерака, у которого давным-давно сложилось мнение о Сентаке, то его лицо в этот момент посуровело и он не произнес ни звука.

Иными словами, появление мужа Эрмины было принято в этом маленьком обществе, что называется, холодно.

Маринетта смертельно побледнела. Эта деталь не ускользнула от внимания Семилана, бросившего на саиля взгляд, лишенный той улыбки, которая так смягчала его облик.

В его взоре явственно читалась угроза.

– Как вы себя чувствуете, моя дорогая? – спросил Сентак у Эрмины.

– Отлично.

– Тем лучше. Ваш покорный слуга, господа.

Молодые люди поклонились.

Вандешах Сентак не сказал ничего и удовлетворился лишь тем, что посмотрел на нее глазами, в которых полыхнул мрачный огонь.

Заметив его взгляд, молодой бандит, помимо своей воли, вздрогнул. Юная девушка и правда оказала на Семилана живейшее впечатление.

Это матово-белое лицо, чуть тронутое загаром, эти большие черные глаза, в которых, если можно так выразиться, отражалась ее душа, эти изумительные пепельные волосы с теплым оттенком – все это пленило негодяя, который почувствовал, что все его естество переполняет доселе неизведанное чувство.

– А правду говорят, – вдруг спросил Сентак, – что известного нам гренадера Жана-Мари поймали и арестовали?

– Так оно и есть, – ответил Семилан.