Каждый год Карагач требовал жертв. Слышно было: там рыбак утонул, там шишкарь или лесосплавщик, даже ясашных вылавливали. Но чтобы вот так, в один раз до сорока человек сгинуло!.. Он стиснул зубы, вобрал голову в плечи и словно изготовился к драке, к кулачному поединку. Когда впереди замелькали белые тряпки на согнутых берёзках, всё равно навернулись слёзы. Он убедил себя — от встречного северного ветра.

Не сбавляя скорости, Рассохин обогнул затопленный остров и погнал к соре, выискивая место, где видел плавающее тело. Перед колючим щетинистым наносом резко сбросил обороты, и обогнавшая лодку волна всколыхнула, зашевелила мусор. Брезентовое затопленное полотнище он нашёл сразу и определил: точно — сорванная и забитая в сору палатка, вон и стальное колечко с верёвкой. Доставать не стал, выключил двигатель и взялся за вёсла, подгребая к синеющему пятну. Других подобных пятен вроде не видно, хотя среди плавающей сухой травы и хвороста разглядеть утопленника было сложно. Только раз содрогнулась душа, показалось — женская голова с размётанными плавающими волосами, однако в следующий миг разглядел сорванную половодьем болотную кочку с сухой осокой. И уже зелёная щетинка свежей пробивается.

Он подчалил к соре и стал подтягивать веслом чуть вздутую синюю куртку. Сразу ощутилось её грузное содержимое, но только у самого борта лодки различил: да это же мешок! С чем-то тяжёлым, пухлым, но самый обыкновенный мешок! Рывком задёрнул в дюральку, распустил шнур — резиновая лодка, большая, четырёхместная, и разобранные вёсла выпирают, вовсе не похожие на руки. Воображение дорисовало!

Облегчения не наступило, почему-то лишь задрожали пальцы и заныло в пояснице. Он встал на носовую площадку и, осматривая наносы, набил трубку. Табак был влажноватый от рук, спички тушил ветер, и всё-таки прикурил кое-как. И не увидел, а почувствовал, что мохнатая, грязно-серая сора пуста, что нет здесь ни живых, ни мёртвых — только лёгкий, плавучий мусор, снесённый с поймы. Ворохнулась призрачная надежда: может, и впрямь ушли?! Отыскали гриву, косу, где мелко и, не дожидаясь, когда окончательно затопит, двинули, куда выведет брод?

Стараясь убедить себя или опровергнуть свои предчувствия, Рассохин проехал вдоль соры дважды, вытащил палатку, неподъёмный ватный спальник, полотенце, несколько пластмассовых бутылок с молоком и даже самодельную куклу с деревянной головой. Что могло как-то плавать — всплыло, всё тяжёлое ушло на дно.

А дна вдоль соры веслом было не достать, но ближе к затопленному острову и в самом деле было помельче — всего метра два. На малых оборотах он проехал вдоль берёзовой рощицы с «флагами» и отмёл спасительные предположения: всюду скрывало весло! Даже если уровень воды был ниже, всё равно не уйти — если только вплавь, а в одежде и обуви нереально. Если бы разделись и разулись, тряпьё и обувь снесло бы в сору.

Надо искать дальше от острова. Всё-таки могли плыть какое-то время, держась за спальники, за щепки, за любую корягу. Стас обошёл сору справа, миновал полосу старого ивняка и оказался на затопленном кочковатом болоте, поросшем угнетённой берёзой. Корявые, однако же крепкие деревья могли спокойно выдержать человека, и если кто-нибудь доплыл, сейчас был бы здесь. Деваться больше некуда! Берёзовая марь лежала в обе стороны, насколько хватал глаз, и глубина тут больше трёх метров. Таких марей по Карагачу было множество, и они обычно отбивали тыловой шов поймы, но в ширину могли иметь несколько километров.

За швами обычно начинался материк и сосновые боры с верховыми болотами, но здесь берегом и не пахнет. Даже в сухую погоду летом сквозь такую марь очень трудно пробиться из-за кочек по плечи и жидкой, засасывающей сапоги трясины.

Неужели потонули, словно камни? Легли на дно, разнеслись течением? Рассохин помнил: утопленники потом всплывают сами, но летом, когда вода тёплая. А в ледяной могут пролежать долго.