— Напротив, я искренне восхищен вашей добротой…

— Добро… добротой?!

— Вашей чуткостью!

— Моей… чем?! — Таня нечаянно смахнула со стола электронные часы, но даже головы не повернула на шум.

— Вашей отзывчивостью! — Векшегонов всхлипнул от смеха и схватился за ручку двери.

Таня набычилась, губы ее мгновенно вспухли, покраснели. Она нащупала на столе мраморную статуэтку танцовщицы — еще один подарок благодарного заказчика! — пальцы удобно сомкнулись на тонких щиколотках.

— И вашей неземной красотой! — выкрикнул Векшегонов, мгновенно закрывая за собой дверь кабинета.

Таня зарычала и бессильно посмотрела на статуэтку: опоздала. И хорошо, наверное. Угоди она этому… этому… — подходящих слов не находилось — в голову, и что тогда?

Нет, ну каков гад!

Таня с трудом разжала пальцы и вернула танцовщицу на место. Подошла к двери кабинета и в сердцах двинула кулаком по косяку. Взвыла от боли и затрясла рукой. Покосилась на зеркало и торопливо отвернулась: ну и уродина! Красная, потная и рожа какая-то кривая…

Таня с ненавистью посмотрела на кабинет. Взяла со стола салфетки, приготовленные Сауле для гостей, и ожесточенно принялась оттирать тональный крем со щеки и подбородка.

Подумаешь, две-три царапины! Все равно этот… противный, мерзкий, лощеный тип уже видел ее фингал под глазом!

Таня жевала второе яблоко, удобно устроившись на подоконнике, и без всякого интереса смотрела на машинный поток внизу. Время тянулось удивительно медленно, заняться было нечем, в кабинет пока не приглашали, и Таня лениво размышляла о Саулешке.

Она и жалела подругу, и злилась на нее: ну что за несовременное, прямо-таки ископаемое чучелко? Двадцать четыре года, а ведет себя…

Таня негодующе фыркнула: девчонки в четырнадцать больше похожи на женщин, чем глупая Саулешка в свои двадцать четыре. Они красятся, стараются модно одеваться, учатся кокетничать, нравиться парням, а Сауле…

Саулешка и не знает толком, что такое зеркало! Если и подходит к нему, то хорошо на минуту, взмахнуть несколько раз расческой. Ни хитрости в ней женской, ни лукавства, ни осознанного интереса к себе или мужчинам. Одни акварельные краски на уме да книжки дурацкие!

Динамик на столе сыто заурчал, и Таня вздрогнула. Ненавистный голос насмешливо пропел:

— Прошу минут через пять принести чай и кофе!

— Ага — спешу и падаю, — огрызнулась Таня с подоконника.

Неохотно сползла с него и включила чайник. Критически осмотрела поднос, приготовленный Сауле, и поменяла местами блюдца с тонко нарезанным сыром и печеньем.

Подошла к зеркалу и снова скривилась: ну и физиономия! Сняла очки и мстительно фыркнула: чего ради в них маяться? Все равно царапины на виду — крем-то стерла со щеки! — синяк как раз «до кучи». Пусть этот холеный тип оправдывается перед гостями, ей-то что?

Таня криво улыбнулась: вдруг подумают — его рук дело? Она несчастная, затюканная девушка, а он — настоящий монстр, скрывающий свой страшный оскал под маской респектабельного гражданина.

Таня подмигнула себе: а что, классно придумано! И слова-то какие на ум идут: «страшный оскал», «респектабельный гражданин»… Может, ее призвание журналистика, раз газетные штампы на язык просятся?

Динамик снова захрипел, Векшегонов вкрадчиво поинтересовался:

— Вы о нас не забыли?

— О тебе забудешь! — проворчала Таня и прошлась щеткой по волосам.

Поднос показался тяжеловатым, и Таня сочувственно подумала, что хрупкой Саулешке удержать его будет еще труднее.

Чтобы открыть дверь, поднос пришлось поставить на стол.