Не, они и раньше особо не стеснялись. В смысле, занимались при нас своими делами спокойно. А по-людски стесняться вообще не умеют, ёлки, — но мне и в голову не приходило, что до такой степени. Бесстыжие вконец. И хрен знает, как теперь относиться к этому.

После того, как Чероди встретили, к ним тут началось настоящее нашествие. То на воздушных шарах прилетали, то на других леталках… я даже не знаю, как назвать-то, бляха-муха! Оно не самолёт, точно. Но, похоже, с мотором. Но мотор какой-то чудной, а крылья складываются, да и вообще — не крылья, а парус, вроде, не знаю, этих наших новомодных парапланов. Более быстрее летает, чем ихние воздушные шары, и от ветра, кажется, не так зависимо, хотя, хрен знает, опять же — потому что в пилотах всё равно живут осы. Навигационные осы, как Тёмка говорит. Сверяются с ветром — то есть, надо думать, зависят всё-таки.

Но тут дело в чём: параплан берёт только одного пассажира, а груза — самую малость. Грузы перевозит здоровенная хрень, типа дирижабля. Они на такой херовине зависли над фабрикой-кухней, спустили на тросах сто штук ящиков, козырнули и улетели. И вся эта суета — ради нас. Ради людей, в смысле.

Это Цодинг замутил. Полосатая образина, блин, морда, как у кота; тут тоже есть пара полосатых, но не до такой степени. И выражение, как у кота, кстати: самый дерзкий, ёлки. У него дела были с Нгиланом — и они на пару этот медпункт, где Нгилан нас долечивал и ещё пара местных работала, превратили невесть во что. Это для медпункта на дирижабле привезли оборудование — но ведь какое оборудование, ёлки! Тут уже даже не просто ГМО, тут порнографию какую-то привезли. И понять трудно, и описать трудно, и смотреть противно, блин, а участвовать вообще с души воротит.

Но всё это для нас. Нас изучать.

Лаборатория.

Нет, я чё, я понимаю, лаборатория, там… рентген, то, сё… Или эти… ну как их? Кровь взял — и под микроскоп. Термометры же. Барокамеры. Но не такая же хрень!

Привезли медуз в прозрачных банках. Медуз, блин! — гадость гадская. И от ихнего рассола провели трубочки к какой-то штуковине, типа… не знаю… экрана, что ли, только это не экран. Стоит вертикально доска, примерно полметра на полметра, вся в соплях… ну, не в соплях, но на ощупь как студень. И к ней идут прозрачные трубочки от медуз. Вот что это? Компьютер ГМОшный? Или что?

А блины взять? Вот они — что такое? Блины как блины, пористые, зеленоватые. Толщиной сантиметра в три, диаметром в тарелку. Каждый блин — в отдельной упаковке, надо их стопкой сложить, определённое, видимо, количество. В блины запустили букашек каких-то. Зачем?

Осиные гнёзда — это ясно, это ладно. Пауки как тараканы с клешнями — это тоже ясно. Но остальное-то — зачем?

Я даже Тёмку спрашивал — но и он нифига не понял.

— Я бы, — говорит, — Серёга, на твоём месте не ломал себе голову. Когда ты дома приходил к доктору — хорошо понимал, что и зачем делают в поликлинике? Зачем тебе выписывают определённый препарат, как работают с анализами? Вот видишь, ты и на Земле понимал далеко не всё. А что вид какого-нибудь земного тонометра или микроскопа нам привычнее, чем вид медуз или этих блинов, как ты говоришь — дело стереотипов мышления, ничего больше.

Стереотипы, блин блинский! Развидеть бы теперь это хоть как-нибудь…

Цодинг Нгилана послал, а Нгилан нас позвал в эту лабораторию. А там у них уже толпа собралась, чебурашек пять приезжих и из местных кое-кто: две старых тётки, которые нас ещё в лесу встречали, и напарник Нгилана, седоватый. А в самой лаборатории какая-то муть творится. Медузы в банке переливаются, огоньки от них идут, то голубые, то розовые. На доске этой, сопливой, тоже что-то моргает, побулькивает. Штуковина какая-то выстроена, из трубочек, то ли палочек, то ли чего… а про неё Тёмка сходу сказал:

— А вот это, мне кажется, микроскоп, джентльмены.