Они как расхохочутся.

— Мудачьё, — говорю. — Козлы. Предупреждать надо.

И тётка Видзико меня погладила по морде своей обезьяньей лапкой. Запахла цветочком.

— Зергей, — сказала, жалостливо, вроде, — нельзя так. Ужасно-страшно. Как можно съесть Вигдора живьём? Как можно так думать?

— Кто вас знает, — говорю. По-русски. А потом — на ихнем. — Ценг-ро.

В смысле, «бывает». Или «случается». Сами говорят «ценг-ро», если чего-то такое выходит непредвиденное. Болезнь-ураган, дрянь какая-нибудь.

И вдруг вижу — уже и не смеются. Смотрят на меня. И Цодинг с Витька медузу снял и в банку пустил.

Чего-то удивил я их, ёлки.

Они, главное дело, сразу перехотели нас изучать. Вообще. Пожилой стал банки с медузами закрывать плёнкой, Цодинг потянулся трубки вытаскивать — всё, в общем, кончен бал. И Динька прям чуть не плачет, губы кусает.

Тёмка чего-то заикнулся:

— Наверное, вы не так…

И тут Витёк себе пузо потёр, где от медузы мокрое, встал — и Цодинга так приобнял, за плечики, как они тут друг с другом ходят. И говорит:

— Слышь, док, вы, в натуре, не так поняли. Мы же видим, что вам интересно — так и нам интересно. Мне интересно. А на Серого не смотри, он просто медуз боится. У нас дома медузы… это… с зубами.

Забыл слово «кусаются». И, вроде, Цодинг ухмыльнулся малость, что медузы с зубами.

А Витька — дальше:

— Ты не кипишись. И другим скажи, пусть не дёргаются. Мы просто нервные. У нас это… мир такой, опасный. Там все с зубами. Шуточки у нас глупые: «я тебя съем!» — никто людей не ест, а шуточка осталась… с бывших времён. С этого… с дикости…

Смотрю — слушают. Перестали оборудование сворачивать.

А Витька — ещё:

— Артик, скажи, мы глупо шутим? Эта… как её? — традиция. С древности. Мать младенцу говорит: «я тебя съем!» — ну не собирается же, в натуре! Или… это… что зверь придёт, зубами схватит… Не придёт, просто, ну, это… с дикости. Как это слово, пацаны?

И Тёмка говорит:

— Фольклор эпохи До Книг. Црен нге-зо, — и улыбается. — Да, это так.

Тут Нгилан ухмыльнулся.

— Зергей, — говорит, — это как… — и слово не помню. Но понять — понял: жук, которым достают водяных червей из-под шкуры. — Безвредно-безопасно, — и пахнет детёнышем. Это не понял. То ли намекает, что, мол, безопасно, как младенчик, то ли — что я молокосос.

Только я спорить не стал.

— А я что, — говорю, — я же ничего. Я так… глупые шутки, как Витёк говорит.

Они продолжили. Мы хотели, чтоб они продолжили — и они продолжили. Но всё равно…

Они как напряглись, так и остались. Все. Даже Нгилан.

А что я такого сказал-то? Никогда не знаешь, на что обидятся. Сами, небось, руконожек со стола кормят. Или вот — блоху у себя выловят, на другого пересадят. Без штанов ходят. Им можно.

А как что-нибудь скажешь — обижаются на всякую хрень.

А как мы ушли из лаборатории — ещё и наши насели, приспичило им морали читать.

Тёмка выдал:

— Сергей, я тебя очень прошу, думай, что говоришь. А лучше молчи.

— Да чё, неправда, что ли? — говорю. — Нехрен ко мне вязаться! Можно подумать, ты сам не пересрался!

А Витёк:

— Да пшёл ты со своей правдой! Молодец, ёпт, объяснил ушастым, что у нас человека могут заживо сожрать в экспериментальном порядке.