— Она — мёд для меня, — сказал Чероди. — Она, Илинго и Гзицино.
Не та любовь. Чувства, скорее, братские. Не страсть.
— А в кого-нибудь ты влюблён? — спросил я.
Чероди улыбнулся.
— Есть клан, где я принят. Цэнди, — слово мне ни о чём не сказало, но Чероди сопроводил его запахом фруктового торта. — Есть женщина по имени Дзинцизо, — запах того белого клевера, который у нас дома называют «кашкой», — родившая мальчика с моими генами. Есть женщина, которую зовут Гвиро, — солоноватый, свежий запах моря. — Она родила мальчика и девочку. У меня есть дочь в клане, где я принят, — сообщил Чероди с мускусным ароматом гордости.
— Девочка — это возможность когда-нибудь стать отцом матриарха? — спросил я, улыбаясь в ответ.
— Девочка — это особое доверие клана, — уточнил Чероди. — Мальчик — это подарок клана мужчине, который принят и многое для клана делает, — запах «отец» — «сын» — «одуванчик над полем». — А девочка — особое доверие, потому что она останется в клане навсегда вместе с генами своего отца. Нганизо тоже родит дочь, потому что старшие клана Кэлдзи сочли мои гены ценными. Я польщён, — «сердце тает», тонкий запах льда и, видимо, подснежников.
— А с Илинго и Гзицино ты тоже был? — почему-то прямое местное словечко «гзерд» у меня с языка не идёт, кажется слишком физиологичным.
— Был где? — а Чероди так и не научился понимать эвфемизмы, не понимает даже, зачем они нужны.
— Гзерд?
— Да, — удивился он. — Но генетическая совместимость с остальными оказалась не идеальной.
Спать — можно с кем угодно — кроме, разве что, нас, непонятных не вполне людей. Но рожать — только с разрешения матриарха и её советниц-генетиков. В семейных установках лицин всё чётко оговаривается: забота о здоровье клана — прежде всего.
— А твои подруги из клана Цэнди не обидятся, если узнают, что ты ласкаешь тут чужих женщин? — спросил я, пытаясь передать интонацией факт подначки.
Чероди ожидаемо не понял:
— С чего бы им обижаться? Они порадуются: мои гены считаются принадлежащими их клану.
Лицин не знают ревности. И крутить любовь могут прилюдно, и втроём могут, и сообщить одному мужчине о другом могут. И весь клан в курсе, кто, с кем и что — дело житейское, а отношения обычно очень дружеские, настолько дружеские, как почти никогда не бывает на Земле. Только вот рожать без разрешения матриарха женщинам — табу. Гзицино даже пыталась объяснить мне про биохимический замок, который снимает матриарх или кто-то из её свиты — но это оказалось для меня слишком сложным.
Я понял только, что всё, связанное с детьми, планируется очень жёстко. Уточняя, спросил у Чероди:
— А женщинам Кэлдзи можно родить от тебя только одну девочку?
— Да, — сказал он с тенью удивления: элементарная вещь, которую мы уже обсуждали. — Матриарх Радзико планирует на ближайший год трёх девочек — мою дочь и ещё двух от тех, кто прибыл помогать вам знакомиться с лицин. Больше девочки не нужны, у клана ещё есть планы на мальчиков.
При их отношениях с миром точное планирование семьи — необходимая вещь.
— А у Нганизо мог появиться мальчик? — спросил я. — Ну, вдруг?
Чероди, улыбаясь, махнул ладонью:
— Она была открыта для дочери, а не для сына.
— А она тебе об этом сказала?
— Конечно, — и Чероди любопытно развил мысль фразой и запахом, которые мне не удалось перевести точно. |