Я протянул руку, чтобы дотронуться до стены — и тут кусок мха шириной в две ладони шевельнулся, превращаясь в существо кошмарного вида, в замшелого то ли краба, то ли паука, с мохнатыми суставчатыми лапами и целым ожерельем круглых глаз над жвалами размером с мой указательный палец. Я проснулся в поту, с ощущением, что вовремя успел смыться из замшелых руин, пока весь мох не превратился в опасных тварей.
Наверное, надо было успокоиться, сообразив, что это только сон и ничего больше… Но в тот день всё пошло наперекосяк, а предчувствие в один прекрасный момент ударило, как электрический разряд. У меня не вышло предотвратить беду, я не успел всего на пару-другую секунд — но дело ещё и в том, что мне помешали.
Помешали намеренно. Кое-кому ожидаемо захотелось погеройствовать. А в таких случаях всегда случается беда — не только с героем, но и с теми, кто его окружает.
Испытатель №24
…Браво, парень! Ты становишься волком!
Браво, парень! Ты не спишь под дверьми!..
Мне иногда хотелось ему в лицо заорать: «Я из Всеволожска, понял, нет?!» В том смысле, что я, сука, жил в том же Питере, что и ты, ясно? Нехрен тут выделываться, как муха на стекле! Плясун и певун… писун и плевун, блин.
Если бы этот козёл меня не раздражал, как я не знаю что — всё было бы очень круто. Очень интересно.
Ёлки, знать бы раньше, что мы такое умеем! Я б ни фига не беспокоился за страну, я б всем, кто вякал, позатыкал хлебальники, блин! Это ж можно нагнуть Пиндостан и кого угодно нагнуть! Можно десант послать хоть в Белый Дом, хоть куда! Охрененно, мужики. Я, когда увидел этот ТПортал, сразу понял, насколько это охрененно. Это не сопли сосать, блин, это сила.
Главный мне грит: «Серёга, на вас надеется страна!» — поэл? На нас надеется страна, ясен пень! Мы не подведём. Я жить начал на полную катушку здесь, на «Игле».
Всё-таки до этого почти не жил. Сейчас понимаю так, что готовился к этому… к подвигу.
На гражданке я уж точно не жил ни фига. Когда Динька Багров распинался про своего папаню, как папаня ему объяснял то и сё, про армейку там, про долг, я только потихоньку позавидовал. Потому что мой мне если чего объяснял, то только когда я ещё в пелёнки ссался. А потом он совсем спился, в хламину. И когда я уходил служить, он уже был просто вошь, а не человек — и маманя на него орала целыми днями, совершенно без толку. Но я про это, ясно, не распространялся, потому что не ихнее это дело. Только психологам пришлось, потому что в ихних анкетах были такие вопросы в лоб, а мне велели писать только чистую правду.
Эти анкеты составлял, конечно, какой-то озабоченный хрен. Потому что кому какое дело, чего там я боюсь, сколько пью — не так я много и пью! — на что дрочу и от чего стояк бывает. Я смерть не люблю про такое говорить. Кому-нибудь скажешь, а он потом будет тебя всю жизнь тыкать. Стыдоба. Ну, к ляду. Здоровый, не курю — и не курил никогда. Спортсмен. Годен. Какие ещё вопросы-то?
Но у психологов — медицинская тайна, поэл? Мне им пришлось всё это расписать, в смысле — птички-галочки нарисовать. Неприятно, что у них такое досье на меня образовалось, но они, вроде, не имеют права об этом трепаться направо и налево. Секретность.
А главный мне грит: «Вам нужны основательнейшие тренировки. Возможно, именно вы — десант нового поколения, будущее армии». И я это так понимаю, что нас могут потом и с гражданки высвистнуть, если что. Тренировать молодняк или воевать где-нибудь там — чем чёрт не шутит.
Показать всем этим уродам козью морду. Расслабились у себя в Пентагоне, блин!
И я тренировался.
ТПортал, он… тяжело, в общем.
Мужики любят про него потрепаться, мол, такой он и сякой он… Маются всякой хреновиной. |