– Во-первых, это незаконно, – стал терпеливо объяснять Лебедев. – Во-вторых, где ручательство, что она не ткнет пальцем в первого попавшегося в кепке, среднего роста? Лица-то она не разглядела.

– Ага, а повязку-то разглядела, сова! Свинство какое, – не унимался Андрей.

Лебедев пытался привести в порядок мысли, но ничего не получалось – в нем лишь росло глухое раздражение. «Сами же говорят – нужное дело, без вас туго, – думал он. – Столько сделано! Как же все бросить, все планы, замыслы… Выхода нет! Нет выхода!» Ему, впрочем, удавалось сохранять спокойный и многозначительный вид, поэтому собрание не превратилось в митинг. Повозмущались, но в целом согласились с тем, что граждане не должны шарахаться от дружинников, а раз так – не обойтись без чистки рядов.

Лебедев спросил:

– Сколько повязок нам сшили, Марина?

– Пятнадцать, на весь отряд, – уныло отозвалась она, указав на свое предплечье. И все прочие, не сговариваясь, выдвинули вперед правые руки.

Все пятнадцать присутствуют, и все повязки на месте.

– Что тут скажешь, товарищи? – произнес напоследок Лебедев. – У нас с вами два пути – подозревать друг друга или доверять друг другу. У нас каждый имеет право на то, чтобы считаться невиновным, а пока обратное не доказано – работаем. А там видно будет.

Уже в комнате, нарезая хлеб и вскрывая банку консервов, Яшка стрекотал:

– Да надо же, как это все повернулось. Подумать-то, кому мы помешали? На районе такая настала тишина.

– Тишина, – деревянным голосом повторил Пельмень.

– Мы ж в своем деле лучше ментов, – продолжал Анчутка. – Мы-то знаем, кого забрать, кого домой по-доброму проводить, нет нам резону всех грести в клетки. И в этом суть – они на нас не злятся, сами понимают, что виноваты.

– Понимают, – поддакнул Андрей, принимая протянутый кусок хлеба, на который толсто была уложена тушенка, и почему-то откладывая его в сторону.

– И главное, с чего взяли, что пистолет? Ну откуда у него пистолету-то взяться…

Яшка, замолчав на половине рулады, уставился на друга.

– Ты чего?

– Я-то ничего, – отозвался Андрюха, – я только одного понять не могу: в полдевятого ты с дежурства в уборную отлучался.

– Ты чего, с секундомером стоял, что ль? – попытался сострить Анчутка, но Пельмень продолжил, не слушая:

– Ушел с повязкой. Вернулся без нее и тотчас стушевался с глаз долой. Без четверти десять снова пошел – и вернулся уже с ней. Потом, как выяснилось, эту вот гражданку обобрали, причем грабитель был с повязкой. Как это понимать?

– Что ты толкуешь? – возмутился Анчутка. – С чего взял-то? Я, что ли, грабил?

– Да ты и на воробья не наедешь, кишка тонка у тебя. Труслив ты до вонючести, – объяснил Пельмень, и было очевидно, что он не хочет ни оскорбить, ни пошутить, а так, просто отметил этот факт как данность.

– …а вот пособить, одолжить, навроде маскировки – вполне мог.

Анчутка разорался:

– Головой ты стукнулся?! Никому я ничего не одалживал! С повязкой этой дурацкой был всю дорогу, вот, сам гляди, – и зачем-то выложил упомянутый кусок ткани на стол, как бы указывая: на́, убедись, нечего мне скрывать.

Пельмень не ответил. Видно было, что ему очень хочется сделать три вещи: махнуть на все рукой, лечь и отвернуться к стене. Что он и сделал.

Яшка все еще жрал, возился и скандалил сначала в полный голос, потом вполголоса, возмущаясь тому, что уже если друг не верит, то как жить дальше, и прочее в том же духе.