– Нет-нет, не надо. У меня правда больше денег нет.

Он ухмыльнулся, сказав «Позвольте», вынул из дрожащих лапок сумочку, обшарил и, ничего не обнаружив, вернул.

– Смотри, на честность твою полагаюсь. Ступай, моя хорошая, пока не передумал.

Радуясь, что ее отпустили, девушка бросилась наутек, но застыла, услышав свист и приказ:

– Эй, краля! Стой!

Она замерла, подняв руки.

– Не вздумай к ментам бежать, ясно? А не то – не обижайся! Ножками, ножками, а то промокнешь.

Девушка припустилась бегом, вслед ей несся издевательский охотничий посвист.

9

Яшка нес службу в парке в составе летучего патруля. Пельмень тоже нес службу, но не так бодро. Во-первых, пострадавшее пузо побаливало, во-вторых, рабочий день выдался чертовски трудный.

– Шел бы ты домой, – увещевал Лебедев, но Андрюха лишь, зверски зевая, тряс головой и таращил глаза:

– Ничего-а-а-а. Как-нибудь, – и норовил уснуть стоя.

В итоге Марк все-таки прогнал его спать: понятно, боится Андрей оставить без присмотра своего приятеля, за которого поручился. Непонятно, чего боится. С отдельно взятым Яшкой дело шло на лад, в происшествии с мотоциклом он показал себя героем, на дежурства без пропусков выходит, с бумажками управляется бойко, с огоньком, рапорта пишет – закачаешься. Вообще ни в чем дурном уже давно его не замечают. Даже с девчатами здоровается теперь издалека, с поклонами и улыбками.

Работает трудовое воспитание!

Если бы не отдельно взятые ретрограды – такое воспитание можно было бы смело практиковать повсеместно. К сожалению, после бузы в кафе «Молодежное» заведующий наотрез отказывался проводить подобные, как он выражался, «сходки». Он прямо указывал на то, что очень много беспокойства с воспитуемым элементом, а выхлопа, то есть выгоды, нуль.

– Тебе, Марк, все бы образовательные игры с танцами и песнями, а я как буду выполнять план? Получу с вашей бутербродной вечорки ну сотню, ну полторы, а с чего людям платить? Вечер – самое злачное время, нужна публика почище, а не вы со своими трудновоспитуемыми да недавно откинувшимися. Хватит. Иди на Гладкову наседай, пусть она фабричную столовку вам выделяет.

– Фабричную столовую никак нельзя, – втолковывал Лебедев заведующему. – Отдельный вход тогда нужен, а его нет.

– А мне нужен план! – отрезал тот. – Не стану закрывать целое кафе для вашего спецобслуживания.

Лебедев не разрыдался, но переживал. Он твердо решил оставить мир после себя лучше и потому желал вести воспитательную работу среди молодежи, и хотя времени у него не было совершенно, умудрялся в эти редкие свободные минуты допечь всех. Начальство продбазы – чтобы выделило по льготным ценам какую-нибудь снедь, поваров столовки – чтобы приготовили из нее чего-нибудь к чаю и назидательной беседе, заведующего столовой – чтобы перестал ворчать, не закрывал заведение хотя бы еще пару часов и не запихивал невесть куда скатерти и вывеску «Кафе «Молодежное», с такой любовью и трудом исполненную на кумаче. И голова разбухала не только от рабочих моментов, но и от прочего: кто будет мыть пол? Где постирать скатерти? Кто возьмется писать программки, пригласительные билеты?

Даже Акимов, известный своей отзывчивостью, взбеленился и свалил составление списков приглашаемых на Остапчука, а тот просто отмахнулся.

– Иди, Маркуша, иди. И без тебя тошнота мучает. Ты и в мое положение войди: с одной стороны, люди головы подняли, отъелись – хорошо же?

– Конечно, – осторожно поддакнул Лебедев, соображая, к чему этот разговор.

– А с другой – появилось что воровать.