|
По всем углам и около столов разместились арестанты, в шапках, в полушубках и подпоясанные, готовые выйти сейчас на работу. Перед некоторыми стояли деревянные чашки с квасом. В квас крошили хлеб и прихлебывали. Гам и шум был нестерпимый; но некоторые благоразумно и тихо разговаривали по углам. - Старичку Антонычу хлеб да соль, здравствуй! - проговорил молодой арестант, усаживаясь подле нахмуренного и беззубого арестанта. - Ну, здравствуй, коли не шутишь, - проговорил тот, не поднимая глаз и стараясь ужевать хлеб своими беззубыми деснами. - А ведь я, Антоныч, думал, что ты помер; право-ну. - Нет, ты сперва помри, а я после... Я сел подле них. Справа меня разговаривали два степенные арестанта, видимо стараясь друг перед другом сохранить свою важность. - У меня небось не украдут, - говорил один, - я, брат, сам боюсь, как бы чего не украсть. - Ну, да и меня голой рукой не бери: обожгу. - Да чего обожжешь-то! Такой же варнак; больше и названья нам нет... она тебя оберет, да и не поклонится. Тут, брат, и моя копеечка умылась. Намедни сама пришла. Куда с ней деться? Начал проситься к Федьке-палачу; у него еще в форштадте дом стоял, у Соломонки-паршивого, у жида купил, вот еще который потом удавился... - Знаю. Он у нас в третьем годе в целовальниках сидел, а по прозвищу Гришка - темный кабак. Знаю. - А вот и не знаешь; это другой темный кабак. - Как не другой! Знать, ты толсто знаешь! Да я тебе столько посредственников приведу... - Приведешь! Ты откуда, а я чей? - Чей! Да я вот тебя и бивал, да не хвастаю, а то еще чей! - Ты бивал! Да кто меня прибьет, еще тот не родился; а кто бивал, тот в земле лежит. - Чума бендерская! - Чтоб те язвила язва сибирская! - Чтоб с тобою говорила турецкая сабля!.. И пошла ругань. - Ну-ну-ну! Загалдели! - закричали кругом. - На воле не умели жить; рады, что здесь до чистяка добрались... Тотчас уймут. Ругаться, "колотить" языком позволяется. Это отчасти и развлечение для всех. Но до драки не всегда допустят, и только разве в исключительном случае враги подерутся. О драке донесут майору; начнутся розыски, приедет сам майор, - одним словом, всем нехорошо будет, а потому-то драка и не допускается. Да и сами враги ругаются больше для развлечения, для упражнения в слоге. Нередко сами себя обманывают, начинают с страшной горячкой, остервенением... думаешь: вот бросятся друг на друга; ничуть не бывало: дойдут до известной точки и тотчас расходятся. Все это меня сначала чрезвычайно удивляло. Я нарочно привел здесь пример самых обыкновенных каторжных разговоров. Не мог я представить себе сперва, как можно ругаться из удовольствия, находить в этом забаву, милое упражнение, приятность? Впрочем, не надо забывать и тщеславия. |
