|
Живут старенькие монахи. Весной, когда Волхов подымается, вода окружит этот скит и как островок он на Волхове виднеется. У старцев есть хлеб при себе, покуда Волхов не спадет, они на том островке и спасаются. Мы долго ехали серым, замерзшим полем, при непрерывном ветре с озера. Нас нагоняли мужики, возвращавшиеся из города, мы присоединялись к ехавшим впереди, но все постепенно сворачивали в свои деревни, и мы с Василием Ивановичем остались одни. Уже темнело, когда сивая лошадь остановилась возле одной из крайних изб Неронова Бора. В оконце смотрели ребятишки. Ветер дул не переставая; шумела солома на крыше; было холодно и неуютно. Деревня маленькая в открытом поле. Хотелось скорее в избу, согреться, напиться чаю. Мы прошли сквозь узенькую дверь в сени, затем попали в хлев, поднялись по скрипучей лестнице на сажень высоты и в полумраке подошли по шатким доскам к обшитой тряпками и паклей двери в избу. С трудом распахнув дверь, мы вошли в теплую, парную комнату с низеньким закоптелым потолком. Пахло ржаным хлебом, чем-то пареным и сырой кожей. Василий Иванович долго крестился на старые образа в переднем углу. С печки слез маленький голоногий карапуз в одной красной рубашке и валенках и обратился ко мне: - По штанам видно, что солдат. Я в городе солдат видел. - А что ты еще в городе видел? - Горшки видел, шелковое пальто видел, в трактире был, там барин нам чай подавал... - Откуда ты этого человека взял? - шепотом спрашивает Василия Ивановича его хозяйка. - Нашим на реке встретился, хочет деревни посмотреть. Кто его знает, что он за человек. Василий Иванович с семьей сели обедать, пригласили и меня поесть их "хряпу", пирожка с творогом и штей со свининкою. Хозяин и все мы следом за ним долго крестились на иконы перед обедом и после него. Растворилась дверь и вошла сморщенная подслеповатая старушка, закутанная в тряпье, с котомкой за плечами. С трудом стащила заплатанные рукавицы с онемелых рук, долго крестилась, затем уставилась спокойным взглядом в землю, опершись на клюку. Хозяйка отрезала ломоть хлеба и подала старухе. - Не хочешь ли штей? - А какие они? - Какие? Скажи спасибо, что дают. Вестимо, не пустые, а с мясом. - Нет, я скоромного не ем. - Вишь ты какая! А моя бабка так до девятого десятка все скоромное ела. Как исповедываться пришлось, она и говорит попу, что ем мясное. Нехорошо, говорит поп; а как назад домой приехала, так и опять захлебала. Помолчала старушка-побирушка и говорит: - Дрова дороги. Набрала кабы я на четыре с полтиной, купила бы дров, да и сидела бы в избе барыней. А то холодно теперь по-избы. Ну, я пойду. Дыры нет в полу?.. - Ступай бабка, с Богом, не бойся, держись только с краю. Старушка ушла, и хозяйка мне объяснила: - Христом-Богом она побирается. Дочь у ей пригулок, вовсе убогая, глупая. Сама-то здоровенная, а сырая, годов ей тридцать, лежит на печи и боится, что с печи упадет. Так всю ночь керосин горит, а матка с краю сидит и стережет, - жалко родное дите. Вошли два мужика, покрестились, как водится, поглядывая на меня, и сели на лавку. |
