И ничуть не смущает ответное скрежетание:

Ид‑диот.

Все ‑ спокойно, умеренно злобно, внешне ‑ почти устало, без излишней мимики, а тем более ‑ дрожи…

Удивительно, что спокойствие ‑ не только внешнее…

По‑прежнему шуршат "Карамазовы" ‑ и никакого волнения.

10 января

.................................................................................................................................................................

11 января

Каюсь публично! ‑ Пятого числа бессовестно лгал! И эти мои словечки ‑ все ложь!!

И ‑ никакой "пустоты"! Очередное кривляние ‑ только и всего! И я вам докажу, что нет никакой "пустоты"! Докажу!! Сегодня же! Вечером!!

Прощайте!

12 января

Темно. Холодно. И завывает сирена.

Отец. Медленно поднимает седую голову из тарелки; физиономия ‑ сморщенная, в усах ‑ лапша, под столом ‑ лужа блевоты. "Сыннок… Изввини меня… я так… Мать! А, мать! Куда спрятала пол‑литра?…А? Кккаво спрашиваю, сстарая сука!! Где… пол‑литра? Веньке стакан… а мне… не могу… Ттты! Ммать! Куда…"

Шамовский. Отодвигая стул. "Бросьте, Юрий Васильевич, это вам не идет!.. Хоть жены‑то постесняйтесь… ведите себя прилично…" Встает, длинный, изломанный, с черной шевелюрой… делает два шага ‑ и падает на помойное ведро…

Харченко. Нина. Лежит в красном снегу, судорожно извивается. "И‑ирроды! За что!.. В старуху… Тюррре‑э‑эмни‑ки‑и!.. Тюре‑е…"

Юрий. Невозмутимо. "Пап, заткни ей глотку".

Ворошнин. Вскакивая. "Не позволю! Не позволю! Без меня никто работать не будет! Директора убью! Сам повешусь!! А не позволю!.. Боже мой… Сил моих нет!.. Все, все ‑ к ебеней матери!"

Викторов. Совершенно пьяный. Кончает исповедываться, хватает вилку и, упав на стол, протыкает себе глаз.

Бридкин. Недовольно поворачивая оплывшую физиономию. "А‑а‑а… опять… москвич… Ну‑ну… Ты слышал про Шамовского? Нет?.. Вчера ночью… застрелился… И мне за него стыдно, не знаю ‑ почему, а стыдно… Садись, я заплачу… Эй! Ты! Толстожопая! Еще триста грамм… Застре‑лил‑ся… Никого не предупреждал, кроме сына… Это ‑ хорошо…"

Юрий. Прохаживается взад и вперед. Пинает все, что попадается под ногу. Взгляд тупой. "Тюрьма все‑таки лучше армии. Народ веселый… Вчера в дробильном цехе работали, двоим начисто головы срезало под бункером, все смеялись… и я тоже. Бригадир споил, ни хуя не понимали, я даже ничего не помню… Я вообще пьяный ничего не помню… и не соображаю… делаю, что в голову придет… забываю вот только вешаться… пришла бы в голову мысль ‑ обязательно бы повесился. Это, говорят, интересно, ‑ вешаться в пьяном виде, один у нас хуй вешался, рассказывал ‑ как интересный сон, говорит…"

Андрей Левшунов. Вдруг поднимает голову и, схватившись за грудь, начинает яростно изрыгать в стакан. В бессилии откидывается на спинку стула; затем неожиданно хватает стакан, выпивает до дна ‑ и снова наполняет. И так ‑ бесконечно, и под хохот одобрения.

Ворошнина. Лежит под одеялом. Потягивается. "Ба‑а‑а… Веничка!.. проходи, проходи, садись сюда… (Валинька! Вышвырнись‑ка, милая, на полчасика… угу…)…да ближе, вот сюда